Из нынешних точно.

Она видела эту девицу за обедом. Имени, конечно, не знала, но… та сидела ближе к помосту, и значит, звание имела…

Лизавета вдохнула.

Выдохнула.

Прислушалась. Хороша она будет, если кто-то застанет над телом. После поди докажи, что не она девицу… а ведь кто-то же… вон, чулочек сетчатый вокруг горла бантом завязан, а в волосах будто перья птичьи… или не птичьи?

И не перья.

Лизавета сделала шажок.

Она только посмотрит, одним глазочком… точно, не перья. Это лепестки розы. Она один подняла, понюхала. Еще пахнут, и главное, не побурели, не помягчели… и выходит, сорвали их не так чтобы давно. А девица? Может…

Лизавета заставила себя пересилить страх. Она подходила к лежащей бочком, прекрасно понимая, что весьма маловероятно, что девица жива, но вдруг… и вообще, хотя бы понять, как давно она… как давно ее…

Тело было холодным.

То есть не совсем чтобы как лед, но определенно холоднее, чем нормальный, сиречь живой, человек. И сердце молчало. И… Лизавета склонилась над умершей, пытаясь расслышать дыхание, однако вместо него услышала звук шагов.

Таких быстрых.

Решительных.

Она вскочила и бросилась прочь. Кто бы ни шел… не надо, чтобы Лизавету видели здесь.

Она добежала до двери.

За дверь.

И за вторую. И лишь тогда, прислонившись к ней, задышала, пытаясь успокоиться. Сердце билось так, что, казалось, того и гляди из груди выскочит.

— А что вы тут делаете? — поинтересовались у нее на редкость нелюбопытным тоном, будто говорившему на самом деле было глубоко все равно, что делает эта странноватая растрепанная девица в месте, в котором подобным особам находиться не положено.

— Прячусь, — честно сказала Лизавета.

И огляделась.

И матюкнулась. Мысленно, конечно, ибо благовоспитанные девицы матерятся исключительно в мыслях, ну или в местах совершенно безлюдных. А комнату таковой назвать было сложно.

Комнаты.

Она узнала их… помнится, в позапрошлом году столичный модный журнал делал большую серию статей о дворцовых интерьерах, в том числе и о апартаментах наследника престола. Да и хозяина их, пусть несколько лишенного того портретного лоска, который должен был внушить подданным почтение, опознала. Запоздало ойкнула. Присела, неловко оттопырив зад, — узкое платье вдруг стало на редкость неудобно, а колени и вовсе застыли, будто деревянные.

— П-простите…

— От кого? — Наследник престола, который занимался делом совершенно непотребным, тятенька точно не одобрил бы, — подремывал в креслице с газеткой, поднялся.

— Н-не знаю.

— А тогда зачем прячетесь?

Лизавета смотрела на этого мужчину, который… который был всеобъемлющ… мамочки родные, чем же его кормили-то? И ладно бы он ввысь вырос… ввысь еще ладно, высокие мужчины встречаются, так он же ж во все стороны.

И бархатный костюмчик, казалось, то ли изначально был тесен, то ли стал таковым вдруг, но самым подлым образом собрался на бочках валиками, вытянулся на животе и даже швы показал.

— Просто… испугалась…

Лизавета задрала голову.

Было в великом князе росту… вот как с полторы Лизаветы. Она ему и до плеча-то не достанет. А если вширь мерить, то и четыре влезут… или пять… и главное, на портретах-то он, в мантии и при малой короне, гляделся внушительно.

А тут…

Страшно?

Нет, страха не было. Просто… просто не верилось, и все тут. У наследников престола не может быть круглых, что блин, лиц. И носов таких вот, приплюснутых. И губ вывернутых… а глаза хорошие, синие…

— Бывает, — согласился он, головой покачав. — Я вот тоже иногда боюсь.

— Чего?

— Всего. — Он махнул рученькой. — Жизнь… она такая… идешь, бывало, а сзади кто пальнет… я как-то прям подскочил, маменьке на мантию наступил. Ох и ругалась она… а я ж не виноватый. Я по-настоящему испугался…

Он всерьез это?

И главное, лицо-то открытое, взгляд синих очей ясный.

Нет, быть того не может, чтобы наследник престола… шутит, ясное дело.

— Или вот начнутся под Новый год петардами пулять. Крепко не люблю… салютов тоже… особенно когда пушки. Вообще глохну. — Он потрогал ухо. — Один раз и вовсе решил, что отвалилось…

— На месте вроде бы…

— На месте, — согласился он. — Садись. Кофею хочешь? Или чаю?

Чаю Лизавета не хотела, а вот пообщаться с наследником — так очень даже… когда еще подобный шанс выпадет? И вообще, вон на Западе давно уж власть к народу простому приблизилась. И газеты тому лишь поспособствовали.

Интервью печатают.

А наши… наши только восхваляют по старому обычаю.

Правда, Соломон Вихстахович мудро велел в политику не соваться, а наследник престола — это самая политика и есть, но… она ж, может, еще ничего и не напишет.

— Спасибо.

— Не за что. — Он устроился в креслице, будто квашня опала, поерзал и пожаловался: — Тесное…

— Так пусть новое принесут, пошире…

— Тем месяцем приносили… маменька опять заругает. Говорит, что я ем много. Я Лешек…

— Лизавета, — сказала Лизавета, дурея от восторга. Лешек… кому рассказать…

Потом, после конкурса…

— Можно Лиза.

— Ага… ты сласти любишь?

— Люблю.

— Погодь тогда… — Он тяжко выбрался из кресла и вышел. Причем двигался, несмотря на вес свой немалый — неужто целителей нет во дворце хороших, чтобы проследить? — легко, будто танцуя. А вернулся с подносиком. — Я туточки сам… а то ж маменька вечно кого приставит… следят, следят… чего? Еще и в постель лезут.

— Следить?

— А то… за постелью постельничий следить должен, а не эти… на вот. — Он наполнил кривобокенькую кружку чаем и протянул Лизавете. — Я ее давеча сам сделал!

И произнес это с немалою гордостью.

Младшенькая Лизаветина тоже училась из глины лепить, и выходило у нее примерно так же, как у наследника престола, правда, она поверх своих кружек еще цветочки рисовала — для пущей красоты.

— Хорошо вышло.

А что? В руках не разваливается, чай из нее пить вкусно. Что еще от посуды надо?

— Спасибо. — Лешек коробку открыл. — На вот попробуй…

И сам подхватил круглую темную конфетку, сунул в рот и зажмурился. И Лизавета последовала его примеру. На языке вертелась тысяча вопросов, и все-то казались нелепыми, неуместными, но в то же время обещающими преогромную выгоду… статья о приватной беседе…