Смертный приговор вынесли один — Гершуни. Но уже через несколько дней он был заменен вечной каторгой. Сам революционер, конечно, ходатайства не подавал: это сделали его отец и брат. Первого вождя БО отправили в Шлиссельбург, а оттуда через полтора года (уже полным ходом шла революция!) — в Акатуй. А уж оттуда… Впрочем, мы забегаем вперед.

В то время когда в Петербурге велись следствие и суд, за границей Гоц и приехавший из России Азеф занимались возрождением Боевой организации.

Было два пути. Первый — восстановить (пользуясь той информацией, которую успел оставить Гершуни) налаженные им связи и продолжать действовать по прежнему плану. Второй — набирать новых людей и, по существу, все начинать с начала.

Вот что вспоминала об этом времени Селюк:

«К нам стекались в Киев остатки прежней боевой организации, просили совета что делать, просили материальной помощи, было немало людей, которым велено было ждать и которых необходимо было содержать по нескольку месяцев. Денег у нас было мало. Мы не были знакомы с планами Григория Андреевича Гершуни, а нового представителя боевой организации не могли указать»[95].

А «новый представитель» находился во Франции и, не торопясь, собирал новую гвардию, немногочисленную и верную.

Не всё сначала шло гладко. Видимо, серьезным уроком послужила Азефу трагическая история Петра Сергеевича Поливанова.

Поливанов был старый народоволец, да и человек далеко не юный (родился в 1859 году). Неудачная попытка устроить товарищу побег из крепости, во время которой сам Поливанов в исступлении пристрелил полицейского, стоила ему двадцати лет Алексеевского равелина и Шлиссельбурга. В 1902 году он вышел на поселение (в «прославленный Атбасар»), а через год бежал.

Петр Сергеевич был высокообразованный, наивный, экзальтированный и чистый сердцем русский идеалист. В молодости он дважды становился жертвой верноподданной толпы — второй раз непосредственно в момент ареста. В результате он охромел и не мог свободно владеть одной рукой. Крепостью нервов он и смолоду не отличался, а двадцатилетняя тюрьма — плохой санаторий. В бретонском городке Лориане, на даче у Азефов он тосковал, метался. Он считал своим долгом принять участие в возродившемся террористическом движении — и не мог найти в себе сил. 17 августа 1903 года он застрелился в городском саду. Азефов потом обвиняли в том, что они довели Поливанова до самоубийства своей «нечуткостью».

Нет, для БО требовались другие люди. Азеф, в отличие от Гершуни, не вербовал, а отбирал их. Желающих участвовать в романтической борьбе методами «плаща и кинжала» было теперь немало. Если Гершуни вдохновлял их своими речами, как христианский миссионер, то Азеф вел себя скорее, как положено вести себя раввину с иноверцем, желающим обратиться в веру Моисея: не вдохновлял, а испытывал, почти отговаривал, описывал возможные трудности и опасности, объяснял, что есть другие пути революционной работы, другие способы послужить общему делу. И по результатам беседы — многих браковал. Забраковал, между прочим, молодого Александра Керенского. Не с первого раза принял будущего революционного героя Ивана Каляева.

Ни один из тех, кого привлек в БО Азеф, не дрогнул и не провалил дела; ни один не струсил после ареста и не наговорил лишнего. Ни одного агента полиции не удалось внедрить в БО. Кроме самого Азефа, разумеется, — однако его принадлежность к внутреннему террористическому кругу два-три года (самых главных два-три года!) оставалась для полиции тайной.

При этом, как прежде, все связи замыкались на «диктатора». Вот свидетельство Бориса Савинкова, ближайшего сподвижника Азефа:

«Боевая Организация, в которой я принимал участие и которая конструировалась летом 1903 года, она конструировалась на таких началах: ни я, ни Сазонов, ни Швейцер, ни Каляев, ни Покотилов, словом, ни один из членов организации, во-первых, друг друга не знали, во-вторых, в конструировании организации участия не принимали… Только один Азеф знал нас»[96].

Разумеется, в процессе работы люди знакомились, но эти знакомства и контакты полностью контролировались Азефом.

Никаких «резервистов» больше не было. Все были заняты делом. Но это были не героические одиночки, действовавшие почти наугад, по вдохновению. На смену кустарщине пришла индустрия террора.

Впоследствии Чернов, которому пришлось как-то присутствовать при разработке планов одного из терактов, был поражен методами работы Азефа:

«Я бы употребил этот процесс тому анализу невозможной комбинации, которую делают опытные игроки в шахматной игре. Все возможные случаи обсуждались чрезвычайно точно, предусматривались все возможные мельчайшие детали, все возможные отступления от плана. Эта подробность обсуждения меня тогда очень поразила, необычайная точность выработки деталей и предвидения всех возможных вариантов»[97].

И как в шахматной партии каждая фигура ходит по своим правилам, так и в БО у каждого теперь была своя «специальность».

Одни занимались технической стороной — метательными снарядами, динамитом, всякого рода химией взрывчатых веществ.

Переход к динамиту от огнестрельного оружия был задуман еще основателем БО.

«Гершуни говорил, что надо бы перейти к другому методу борьбы и что недаром в „Народной Воле“ говорили, что „мало веры в револьверы“. А в это же время Бурцев очень много писал и говорил о панкастилите и о том, что в размере апельсина можно изготовить из него такую бомбу, которая произведет громадное действие. Гершуни обратился к Бурцеву, но очень скоро убедился, что не получит того, что действительно нужно. Вопросом о динамитной технике занялся и пришел в нем к некоторым результатам только Азев. При этом он делал ряд опытов. Первые опыты происходили недалеко от Женевы… Главным образом пробовали… в это время гремучую ртуть. С этой гремучей ртутью делались некоторые опыты, напр., на выбранном, очень уединенном месте, в одной полуразвалившейся мельнице ставили тачку, а в ней было живое существо — собака — и в тачку кидался снаряд… Производились такие опыты, в частности, в Бретани… Затем была устроена новая мастерская уже недалеко от Женевы, наконец, были еще две мастерские — одна недалеко от Ниццы, другая в Париже»[98].

Других непочтительно называли «холуями»: они, под маской извозчиков, разносчиков, лоточников, папиросников и т. д., вели наблюдение за намеченной жертвой. До Азефа подобного вообще не практиковалось: Евгений Филиппович (Иван Николаевич) многому научился на своей полицейской службе, в частности, оценил институт филёров. В этом деле он оказался (как и во многом другом) виртуозен. Как свидетельствовал В. М. Зензинов: