Она влепила ему пощечину.

Гордон отпрянул и приложил ладонь к вздувшейся и покрасневшей щеке. Он был скорее ошеломлен, чем оскорблен. Однако быстро овладел собой и решительно шагнул к Маре, невольно сжимая кулаки.

– Ты заслуживаешь порки, малышка. И я не постесняюсь выпороть тебя как следует.

– Ты не посмеешь.

В голосе ее прозвучала тревога, потому что она поняла: Гордон и не думает шутить. Мара попятилась.

– Ты не посмеешь меня тронуть, негодяй! Ты такой же, как все остальные мужчины. Если тебе в чем-либо не уступают, ты прибегаешь к грубости и насилию.

Он ринулся к ней, но она увернулась и бросилась бежать. Гордон последовал за ней. Мара мчалась вниз по каменистым склонам, мчалась по узкому ущелью. Потом повернула и стала карабкаться вверх по склону. Она уже почти выбралась из ущелья, когда Гордон ухитрился ухватить ее за лодыжку.

– Мерзавец!

Свободной ногой она лягнула его, угодив прямо в лицо.

– Вот дрянь! – завопил Гордон.

Он ухватил ее и за другую ногу и потащил вниз. Обдирая локти и колени, они скатились в ущелье. Гордон перевернул Мару на спину и прижал ее руки к земле. Глаза девушки сверкали гневом.

– Пусти меня – или я тебя убью!

– Неужели все валлийские женщины такие же ведьмы, как ты?

Мара отчаянно сопротивлялась, извивалась, стараясь освободиться, но силы были слишком неравными. В конце концов она сдалась, затихла. И вдруг закричала прямо в лицо Гордону:

– Вот почему вы держите нас в рабстве! Только потому, что вы крупнее и сильнее. Ладно… Ты держишь меня так, что я не могу сопротивляться. Я против тебя бессильна. И что ты собираешься сделать со мной теперь? Изнасилуешь меня?

Он вспыхнул. Краска залила его лицо до корней волос.

– Я ни за что не прикоснулся бы к тебе. Даже если бы ты была последней женщиной на земле. Я уж предпочел бы посетить вертеп Мэрион Мерфи.

– Это не секрет. Ты там частенько развлекаешься. Мэрион мне говорила. Что, Гордон, ни одна девушка не согласилась отдаться тебе бесплатно?

Кровь отхлынула от его лица, ярость помутила разум.

– Ах ты, мерзкая сука!

Гордон выпустил руки девушки и склонился над ней. Он стоял на коленях над распростертой на земле Марой. Она же лежала не шелохнувшись; на лице ее отражались смешанные чувства – страх, гнев… и ожидание, предвкушение…

Как зачарованная смотрела она на его пальцы, перебиравшие пуговицы ее клетчатой рубашки. Наконец ему удалось расстегнуть рубашку, и теперь он смотрел на грудь девушки, вздымавшуюся под почти прозрачной нижней сорочкой. Не требовалось никакого сооружения из кости и китового уса, чтобы поддерживать эти крепкие упругие груди, похожие на спелые, налившиеся соком плоды.

Ей казалось, она вот-вот задохнется, когда он приподнял полупрозрачную нижнюю рубашку и впился сверкающим взором в ее обнаженную плоть. Она же, глядя, как топорщатся его штаны, все туже обтягивавшие бедра, чувствовала, что ее охватывает жаркое пламя, сладостное и мучительное ощущение.

«Он хочет меня. Как мужчина – женщину».

Свидетельством тому было сильнейшее возбуждение Гордона – открытие, наполнившее Мару восторгом.

«Наконец-то я могу считать себя женщиной. После этой встречи я не останусь девственницей».

Мара приняла решение и протянула к нему руки; он же прижался губами к ее жаждущим и трепетным устам. Она обняла его за шею, привлекла к себе. И Гордон принялся покрывать горячими поцелуями ее глаза, уши, шею, губы…

– О Боже… – Мара застонала, когда язык его коснулся ее отвердевших сосков.

Он целовал сначала одну ее грудь, потом другую. Она же, разомкнув объятия, стала расстегивать пуговицы у него на штанах. Его отвердевшая и увеличившаяся плоть вырвалась из плена одежд, и Мара, восхищенная, воскликнула:

– О, любовь моя! Ты так прекрасен!

Гордон стащил с нее штаны для верховой езды, потом полотняные панталоны и с нескрываемым восторгом принялся разглядывать ее обнаженное тело.

– Пиршество для глаз. Теперь я знаю, что означает это выражение, – проговорил он с благоговением в голосе.

– Я не могу насытиться… не могу насмотреться на тебя, так что, пожалуйста, разденься сам.

Гордон подчинился, и она затрепетала в восторге.

– Ночами я лежу без сна и представляю тебя обнаженным.

– Вот как? – Он принужденно рассмеялся. – И я не обманул твоих ожиданий?

Мара облизала пересохшие губы.

– Ты даже превзошел их.

Ее руки, касавшиеся его мужской плоти, были горячими и настойчивыми – они ласкали, поглаживали, теребили…

Потом она взяла его руку и положила на свое лоно.

– И еще я представляю ночами, как ты ласкаешь меня.

Откровенность Мары возбуждала Гордона не меньше, чем ее горячие руки. Он снова склонился над ней, чтобы поцеловать ее грудь. Потом принялся покрывать поцелуями все ее тело – целовал ее плечи, шею, живот.

– О Боже! Это восхитительно! Просто чудо! Дорогой, сделай это со мной теперь же! Я готова.

Гордон сделал движение, и его горячая плоть коснулась ее живота. И тотчас же руки его стали раздвигать повлажневшие складки…

– Сюда! Вот так вот…

Она помогала ему, но все же он с трудом в нее проник.

– Я боюсь причинить тебе боль.

– Мне все равно. Не думай об этом.

Она приподнялась ему навстречу, и тонкая преграда раздвинулась. Мгновенная боль, которую испытала Мара, тотчас же сменилась ощущением нарастающего и почти нестерпимого наслаждения. Голова ее кружилась.

Она стонала и бормотала в экстазе:

– О! Любовь моя! Любовь моя, бесценный мой!

Гордону с трудом верилось, что ее страсть может быть столь велика.

Грудь, живот, бедра Мары – казалось, вся она стала продолжением его тела; казалось, они слились воедино и стали одной вздымающейся и извивающейся плотью. Темп их движений постоянно нарастал – до тех пор, пока тело Мары вдруг не содрогнулось, словно в судорогах. А затем все повторилось, снова и снова, только каждый раз наслаждение становилось все более острым, и Мара почувствовала, что если эти мучительные и сладостные содрогания не прекратятся, то она умрет.

Мара видела прямо перед собой лицо Гордона, искаженное страстью, она чувствовала, как его плоть входит в ее плоть, и вновь – в который уже раз – подумала: если это будет продолжаться, она в конце концов не выдержит…

…Потом они лежали рядом, держась за руки, бедро к бедру, лежали полусонные, и, казалось, время для них остановилось. Наконец он приподнялся на локте и улыбнулся ей.