Антон Житкевич, еще, правда, не называя себя этим именем, был на пути к самому главному открытию своей новой жизни. С этого момента будто открылись шлюзы его памяти и воспоминания хлынули через них широким потоком. И он потянулся к Дине, заговорил быстро и путано, подбирая китайские слова и стремясь донести до нее самое важное: он знает эти знаки, он может складывать их в слова, он понимает текст книги! Он… да что говорить, он просто есть — существует! А девушка смотрела на него с радостью и удивлением, вспоминая, как они с отцом принимали его то за немца, то за финна, то за француза и ни разу не подумали, что их гость, их друг — выходец из соседней России. Это просто не могло прийти им в голову, потому что Ло казался слишком далеким от того образа русского человека, который знаком им был по китайской и европейской прессе — с громким голосом, непременным пьянством, великодержавной заносчивостью, крикливыми и безвкусными манерами…

Впрочем, теперь они оба вполне могли бы соответствовать этому не слишком симпатичному образу, потому что заговорили разом и громко, перебивая друг друга, стремясь высказаться и ухватить что-то главное, что еще ускользало от них и не давало покоя своей недосказанностью. Их радостные крики услышали внизу; прибежала жена доктора Сяо, и Дина знаками остановила мать, чтобы та не перебивала Ло. А Антон, вновь схватившись за том Пушкина, декламировал и декламировал строчки, от которых не мог оторваться.

Пожилая китаянка недаром всю жизнь была женой врача. Не говоря ни слова, она повернулась и тихо вышла, а уже через минуту в библиотеке появился сам Сяо. Он молча смотрел на молодого человека, который, кажется, и не заметил появления в комнате старого доктора. Жадными глазами человека, долго искавшего и наконец-то нашедшего смысл и радость существования, Антон вглядывался в буквы, в слова, во фразы, которые были ему до боли знакомы. Он жадно поглощал строку за строкой, страницу за страницей, и в его мозг поступала та информация, которая считалась потерянной навечно. А старый врач внимательно следил за этим упоительным чтением, лучше кого бы то ни было понимая, что происходящее сейчас с памятью его приемного сына непременно и неизбежно перевернет еще раз жизнь всей их семьи. Вздохнув, он быстро глянул на встревоженное и счастливое лицо дочери и решительным жестом остановил извержение из уст Ло непонятных ему слов русской книги.

Профессор Сяо знал: надо действовать очень быстро, чтобы закрепить вновь обретенные ассоциативные связи в мозгу пациента. Он поспешил к соседнему шкафу, вынул оттуда большую папку, где хранил вырезки из газет, повествующие об авиакатастрофе, и развязал ее тесемки. Он отлично помнил, что самолет компании «Чайна лайн» летел через Москву. Но это была, как писали китайские газеты, всего лишь промежуточная посадка, где самолет из Парижа — так считала семья профессора — только дозаправится топливом. Явно выраженная европейская внешность Ло почему-то заставляла их думать, что он летел непременно из самого Парижа — оттого-то они и ставили ему без конца французские песенки, на которые парень никак не реагировал. Но если он ухватился за Пушкина… значит — русский?!

Доктор Сяо усадил Ло рядом с собой и попросил его успокоиться. Но тот не мог усидеть на месте: его трясла крупная дрожь, руки совершали бесцельные и хаотичные движения, он вскакивал, ходил по комнате большими шагами и говорил, говорил, говорил…

— Да, теперь я понимаю… Точнее, начинаю понимать. Если я могу читать по-русски, значит, я вырос в этой стране, учился там в школе, изучал… Что? Что изучают в России?

— Все что угодно, — улыбнулся профессор, неотступно следя за мечущимся по комнате Ло. — Это великая страна, и науки там великие…

Он запнулся, заметив, как скривился Ло, будто отмахнувшись от ответа доктора.

— Не то, не то! — с отчаянием, точно он был не в себе, проговорил молодой человек. — Великие науки — это не говорит мне ни о чем! Нужно что-то конкретное, такое, за что я мог бы зацепиться мыслями, памятью, инстинктом…

Профессор молчал. Он не мог сейчас помочь своему пациенту: таинственная работа мозга должна была совершаться сама по себе, заржавевшие механизмы памяти ждали лишь необходимого толчка, который мог совершить только сам Ло.

Но Дина не хотела и не могла ждать. И пересохшими губами, едва живая от волнения, она наивно прошептала единственно правильное в данный момент:

— Там изучают литературу. Там великая литература. Ты должен был читать и любить русские книги… Ты помнишь имена: Толстой, Тургенев, Достоевский?

Ло на мгновение застыл в растерянности, и четкий голос доктора Сяо прорезал, разорвал установившуюся в комнате и опасную сейчас тишину:

— Не уходи в себя, Ло. Ответь: ты помнишь эти имена?

— Да… — пробормотал он, и Дине показалось, что расширенные его зрачки остановились, замерли, как и он сам, и повернулись внутрь, в душу, в непостижимый внутренний мир просыпающегося человека. — Да, помню. «Война и мир»… «Отцы и дети»… «Преступление и наказание»… Я, наверное, хорошо учился в школе, раз я все это помню. Через столько лет… Или я читал это потом, после школы?

— Русские много читают, — мягко сказал доктор Сяо. Он готов был произносить любые банальности, лишь бы не дать сейчас Ло остановиться и снова уйти в себя. Работа памяти не должна была прекращаться ни на минуту, ниточку нужно продолжать вытягивать из клубка — иначе возникла бы опасность, что она вновь запутается в себе подобных…

— А где я жил? В городе, кажется? Да, я жил в Москве… Я помню это. Я любил арбатские улицы. Что такое Арбат? — Он вскинул глаза на Дину, но та лишь беспомощно пожала плечами. Она никогда не бывала в Москве, и слово «Арбат» ей ни о чем не говорило.

— Значит, я из России… — Ло бросился в кресло и застыл в нем, сцепив руки на коленях в прочный замок. Возбуждение начало проходить, и теперь он чувствовал себя так, словно по нему прошелся многотонный каток, расплющивший его силы, желания, волю.

— Погоди, Ло. Нельзя, да и просто невозможно вспомнить всю жизнь сразу. Давай начнем с конца. Мы можем выяснить, кто ты такой и откуда, только из материалов о катастрофе лайнера. Тебе трудно, больно это вспоминать, но ничего не поделаешь… — И профессор стал вынимать из папки вырезки, которые он перебирал за прошедшее время неисчислимое количество раз. — Вот полный список пассажиров рейса. Смотри, среди них есть только одно русское имя, единственный подданный России, Антон Житкевич. Тебе о чем-нибудь говорит это имя?

Доктор Сяо внимательно взглянул на молодого мужчину, но тот молчал. На смену нервному возбуждению пришла апатия, и сейчас Ло показалось вдруг, что, возможно, и незачем ворошить прошлое. Все равно они ничего не выяснят. И он навсегда останется созданием доктора Сяо. Может быть, и к лучшему?…

— А вот и продолжение, — Дина взяла в руки хорошо знакомый ей, уже пожелтевший лист газеты. — Здесь сообщается, что прилетевшие из России близкие того пассажира — его жена Светлана Житкевич и его партнер по бизнесу Сергей Пономарев — не опознали Антона среди троих мужчин, оставшихся в живых. Российским гражданам выдали останки того, кто предположительно мог быть тем самым Антоном Житкевичем, и они увезли их на специальном самолете для захоронения в Москве.