…С утра я на «Лендровере» отвез Василия к Олесе, потом ездил по разным знакомым – искал деньги, но ничего не нашел, а часам к четырем заехал к Андрею Каверину.

Петя Габбеличев сидел у Андрея, и по виду обоих было ясно, что денег нет.

Мы собрались все вместе, как пионеры на сбор металлолома, толком не знающие, что делать и к чему должны привести наши усилия. Только подспудная надежда на то, что то, что мы делаем правильно, заставляла каждого из нас, самому становиться вожатым.

– Как девчонка? – спросил Андрей.

– По комнате ходит. Похудела. Побледнела, – я не очень внимательно рассматривал Олесю, просто потому, что от взглядов на нее, мне становилось как-то не по себе, и говорил о том, что сразу бросалось в глаза.

В конце концов, приходилось смотреть на человека, идущего в последний путь.

Я, как и всякий нормальный человек, тяжело переношу человеческую боль.

В общем, дело было плохо.

Это знают все – интеллигенция в России бедная.

И потому, слава Богу, что ее в России нет.

А вот этого – почти никто в России не знает…

Каждый из нас не такой уж бедный человек, во всяком случае, по сравнению с врачами или учителями.

Но для борьбы со СПИДом нужны такие деньги, каких ни у кого из нас не было.

Да и быть не могло.

На «черный день» у Петра была тысяча, у Андрея – тысяча пятьсот.

– Есть еще один вариант, – сказал Петр, – Как-то у меня было одно не большое дело с неким Ионовым.

Он теперь заместитель областного министра по средствам массовой информации.

Когда-то, он говорил мне, что я могу обращаться к нему в любое время и по любому вопросу.

– Попробуй, позвони, – в словах Андрея уверенности почему-то не звучало, но у нас не было другого выхода.

Конечно, сам заместитель министра денег дать не мог, но он мог бы помочь обратиться к газетам и областному радио.

Телефон замминистра был в «Желтых страницах», – самой полезной из всех ненужных книг.

Петр набрал номер – видимо зам областного министра, человек не удосуженный секретаршей, или Петру просто повезло – на противоположенном конце провода оказался сам заместитель.

Или не повезло.

Во всяком случае, Петр успел только поздороваться и представиться. Сказать, что у одного человека возникла проблема со здоровьем.

А потом опустил голову.

– Что случилось? – спросил я.

– Он бросил трубку.

– Бросил трубку? – к хамству нам не привыкать.

Не привыкать, даже к тому, что само хамство к себе привыкло.

– Разговаривать не захотел…

Почему-то, мне стало неловко.

Не за Петра.

За замминистра.

Что грех таить – мы, россияне, всегда ненавидели тех, кому хорошо.

Зато – сострадали тем, кому плохо.

Наши чиновники не способны на сострадание даже к больным.

Может, наши чиновники просто не россияне?..

Я не сказал этого, но спросил:

– Этот Ионов, он давно заместитель министра?

– Месяца полтора.

– Ну, что же. Объективная мера прохвостничества человека – это время, за которое человек, получивший власть, становится сволочью…

…Потом, через несколько дней, я рассказал об этом, в общем-то мелком эпизоде, Ване Головатову, и Иван ответил мне так, словно вопрос был для него очевидным: – Как каждый нормальный человек, Петр сожалеет о том, что нормальный человек – не каждый…

…А тогда, когда Петр только опустил трубку телефона – я понял, что мне нужно делать.

И почему-то был уверен в то, что в последствии не пожалею о том, что сделаю.

Больше того, я не сомневался в том, что, не смотря на то, что речь шла о потере наследственной вещи, мои предки не осудили бы меня…

…Уже несколько лет, один, совсем не бедный человек – когда-то, мы с ним учились в школе, только он ходил в третий класс, когда я, уже в пятый – время от времени заводит разговор о моем «Ленд-ровере».

– …Помнишь, ты хотел купить мой «Ленд-ровер»? – телефон этого человека был в моей записной книжке.

– Помню.

– Сколько дашь?

– Двадцать.

– Когда-то ты был готов дать за него тридцать.

– Теперь, только двадцать.

– Почему?

– Потому, что я чувствую, что ты торопишься…

Я думал всего несколько секунд:

– Можешь забрать его сегодня.

Документы оформим завтра.

Завтра же мне будут нужны и деньги.

– Завтра, ты получишь только десять.

– А остальные?

– Когда я обкатаю машину, проверю и все такое.

– И сколько тебе нужно будет времени, для того, чтобы ее обкатать?

– Ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы убедиться в том, что ты отдашь его за пятнадцать.

– Хорошо. Забирай его за пятнадцать завтра.

Но, знай, что ты хуже, чем я о тебе думал.

– Это ты, Гриша, знай, что ошибаешься в людях, когда думаешь, о них слишком хорошо.

– И ты знай, что ошибаешься в людях, когда судишь об их поступках по своим…

Потом я сказал Петру:

– Если бы я только знал, что он такая сволочь… – но Петр перебил меня:

– Ты знал об этом всегда…

– Жалко, – вздохнул я.

– Знаешь, о чем ты жалеешь?

– О чем?

– О том, что на хороших людях, люди не заканчиваются…

Я сидел на стуле, а рядом со мной, на диване, умирала девушка.

Умирала, по моей вине.

В нашей с Олесей судьбе не нужно было выбирать виноватых.

Этот выбор сделал я. И выбор этот не подлежал пересмотру, и не подчинялся сроку давности.

И не мог быть подвергнут оправданию.

А точки, которые ставил в своей жизни я, рано или поздно должны были превратиться в крест.

Свой приговор я получил у врача районной поликлиники, того, который осматривал Олесю.

– Сколько осталось до развязки? – спросил я.

– Если не начать лечить прямо сейчас – недели две-три.

– А если начать лечить?

– Немного больше.

– На сколько – немного?

– На столько, на сколько у вас хватит денег.

– А потом, для вас, молодой человек, начнется другая жизнь, – сказал врач, прощаясь в коридоре. И я ответил, когда врач уже ушел: – Хорошо, что я заранее не знаю, какая жизнь хуже.

На тот свет, я вынужден был собираться не после смерти, а после жизни…