Быстрые, тяжелые шаги направились к двери. Ручка двери повернулась, и Юлиан мысленно уже приготовился увидеть перед собой разгневанного Мартина Гордона. Но ручка снова отскочила вверх, и Гордон взволнованно повторил:

— Иди же! Иди и попробуй! Я не буду тебе препят­ствовать. Это сделают за меня другие. Кто-нибудь или что-нибудь.

— Хочешь меня припугнуть?

— Я? — Гордон визгливо засмеялся. — Ну что ты! Видит Бог, мне это ни к чему. Иди. Я не знаю что, но что-то обязательно случится. Может быть, тебя убьет балкой. Может, ты попадешь в поножовщину и тебя зарежут, а может, тебя затопчет лошадь на полном скаку. Ты знаешь это. Ты не сможешь этого избежать, потому что это уже произошло!

Отец не ответил. За дверью нагнеталось тяжелое молчание, затем послышался сдвоенный щелчок: открылся отцовский «дипломат».

— Документы в полном порядке, — сказал Гордон со­вершенно другим тоном и засмеялся: — Боже мой, мы могли бы сделать себе целое состояние, если бы при­хватили с собой лазерный ксерокс! Ты же понимаешь, что в этом времени нет абсолютно ничего, что нельзя было бы подделать при помощи этого прибора. Ну ладно. Пятидесяти тысяч на первое время хватит, а там видно будет. Через несколько лет здесь, в Европе, станет очень неуютно. Я предлагаю отправиться в Англию. Есть там одно местечко неподалеку от шотландской границы. Киль­марнок. Его не коснется ни первая, ни вторая мировая война, ни другие катастрофы...

Он прервался, и Юлиан с опозданием на полсекунды понял, что означает его внезапное молчание. Дверь рас­пахнулась, и на пороге возник Гордон. Вид у него был разъяренный. Отец же выглядывал из-за его спины просто растерянно.

— Юлиан! Как ты здесь очутился? — Он повернулся к Гордону: — Я думал, ты посадил его на поезд?

— Я и посадил! Видимо, он сошел с поезда!

— Ты это знал?

— Да, — с трудом выдавил из себя Гордон. — Но не успел сказать тебе об этом. Разве я мог подумать, что он кинется за нами. Да еще и прихватит с собой...

— Он не прихватывал меня с собой, — сказал Рефельс. — Я просто бросился за ним, как он за вами.

— И об этом вам придется горько сожалеть, — сказал Гордон.

В правой руке у него была отполированная трость с набалдашником из слоновой кости в форме головы собаки. Он нажал на этот набалдашник снизу большим пальцем, и под ним блеснул металл. В палке скрывалось отточенное лезвие шпаги.

Однако неприкрытая угроза в его словах не была связана с этим оружием. Он имел в виду совсем другое.

— Отец, что все это значит? — непонимающе спросил Юлиан.

Отец хотел ответить, но Гордон опередил его:

— Сейчас не время. Вам придется исчезнуть отсюда, и как можно скорее. Обоим.

— Исчезнуть? — К Рефельсу постепенно возвращалось самообладание. — Но мы только что пришли!

— А вот этого вам как раз и не следовало делать, — сказал Гордон. — Вы должны уйти, пока это вообще еще возможно, неужто вы этого не понимаете?!

— Неужто вам будет лучше, если я сам придумаю ответы на те вопросы, которые вы не хотите даже вы­слушать?

— Поступайте как вам будет угодно, молодой человек, — холодно сказал Гордон. — Пишите в вашей газете все, что вам заблагорассудится. Все равно вам никто не поверит.

— Я знаю, — прошептал Рефельс. — Я и сам не верю.

— И правильно делаете. — Гордон презрительно поджал губы. — Если бы не мальчик, я бы с удовольствием по­любовался на ваши попытки выбраться отсюда. Но по­скольку вопрос стоит не о вас, вам удастся убраться отсюда почти целым и невредимым.

— Отец! — в отчаянии воскликнул Юлиан. — Прошу тебя...

Но отец перебил его энергичным жестом:

— Мартин прав. Времени на объяснения нет. Идите за ним. Он покажет вам, как вернуться обратно. Я дам тебе знать о себе, как только все пройдет. Я обещаю тебе.

Юлиан знал, что все уговоры бессмысленны. В глазах его отца стоял неподдельный страх. Должно было про­изойти что-то ужасное. И очень скоро. Юлиан вспомнил о том жутком видении, которое явилось ему во время прыжка сквозь зеркало.

— Отправляйся к моему адвокату. У него есть письмо для тебя, в котором ты найдешь ответы на свои вопросы.

— А теперь давайте смываться, — буркнул Гордон. — Я не знаю, сколько еще времени ворота будут открыты.

— Если вы говорите об этом проклятом зеркале, через которое мы явились сюда, то можете о нем забыть, — сказал Рефельс. — Когда я отправился за мальчиком, там все было охвачено пожаром.

Гордон сжал губы.

— Тогда остается только колесо обозрения, — сказал он.

— Кабинет ближе, — возразил отец Юлиана.

— Ты с ума сошел? — Гордон побледнел.

— Но ты же сам говорил: еще несколько часов. Ничего не случится.

— Об этом даже речи быть не может! — сказал Гордон со всей определенностью. — Я отведу их к колесу обозрения и дождусь, пока они сядут, чтобы это успокоило тебя. Жди меня здесь.

С этими словами он спустился по лесенке, крепко вцепился в Юлиана и Рефельса и повел их вперед. Те послушно шагали перед ним, пока не свернули в ожив­ленный переулок. Там Франк высвободился из цепкой хватки Гордона:

— Черт возьми, что все это значит? Я хочу наконец получить от вас хоть какие-то разъяснения! Я не двинусь с места!

Гордон тонко улыбнулся:

— Стало быть, вы хотите здесь остаться.

— Здесь остаться? —эхом повторил Рефельс.

— Ну что ж, я не стану чинить вам препятствия, — невозмутимо продолжал Гордон. — Интересно посмотреть, что вы будете делать. Без денег, без подходящих доку­ментов, без единого знакомого.

Рефельс слегка побледнел, нервно огляделся вокруг и наконец с усилием кивнул.

Они зашагали дальше. На них удивленно таращились, и Юлиан подумал: хорошо еще, что они очутились на ярмарочной площади. Необычный наряд мог сойти здесь за актерский костюм. А если бы они приземлились посреди города? Если его предположения верны и они очутились где-то в конце прошлого века или в начале нынешнего, то от встречи с официальными органами не пришлось бы ждать ничего хорошего. А может, первая мировая война уже идет? Похоже, что еще нет. Но начнется скоро и уже отбрасывает тень на предыдущие годы.

Они пересекли центральную площадь и приближались к колесу обозрения. Юлиану стало нехорошо, из головы у него никак не выходила сцена крушения колеса. Не это ли имел в виду отец, когда говорил, что это скоро случится? Это инфернальное, апокалипсическое событие, в котором суждено погибнуть сотням людей. Но каким образом отец причастен к тому, что должно произойти?

Рефельса, видимо, тоже мучили вопросы, и он ста­новился все более нервозным.

— Что все это значит? — не выдержал он. — Я хочу наконец знать, что здесь происходит!