— Стало быть, — заговорил он, — вы предлагаете мне организовать побег из тюрьмы чуть ли не самой отъявленной в мире разбойницы, а затем перевезти ее из Виргинии в Северную Каролину, где она будет под тайным покровительством властей? Интересно, как вы все это себе представляете? А затем вы ожидаете — если она, конечно, не перережет горло мне и моей сестре, — что она сама нам скажет, где это чертово письмо? А Идену — уж он-то наверняка об этом пронюхает! — не захочется выяснить, откуда вдруг в моем имении появилась знаменитая пиратка?

— Вот именно этого мы и хотим! — оживился Спотсвуд. — Иден, конечно же, сам охотится за письмом с не меньшим энтузиазмом, чем мы. Пока О’Малли плавала на свободе, шансы завладеть письмом были невелики, но теперь, помяните мое слово, он непременно попытается связаться с ней. Он сделает все, чтобы она не отдала его нам, и попытается нас опередить. Вот тут-то мы его и накроем с поличным!

— Значит, Сторм О’Малли нужна нам в качестве приманки для Идена? — переспросил Саймон.

— Считайте, что так. Со мной лично она на сделку может и не пойти, но, оказавшись в Северной Каролине, одна, без корабля и команды, с висящим над ее головой смертным приговором, она сделает все, чтобы освободиться, и в первую очередь попытайся связаться со своим дружком Иденом.

Саймон задумчиво отпил глоток из бокала.

— Мне кажется, это жестоко, — тихо произнес он.

— А вздернуть ее было бы гуманнее?

— Я этого не говорил, — прошептал Саймон.

— Не расстраивайтесь, друг мой, все продлится совсем недолго. — Спотсвуд потрепал гостя по плечу. — Через несколько дней мои люди найдут это письмо. А до тех пор прошу вас позаботиться о безопасности Сторм О’Малли. Теперь нам осталось лишь обсудить, каким образом мы можем устроить ей побег. Кажется, у меня есть неплохой план…

В тесной, душной, без окон камере Сторм была одна. От каменных стен исходил сырой, нездоровый запах. Постланную на пол солому не меняли, должно быть, много дней, а куча тряпья в углу, судя по всему, заменяла собой тюфяк. Вместо фонаря, почти у самого пола, висела какая-то отчаянно коптившая плошка, уже успевшая покрыть стену густым слоем сажи. Прямо посреди камеры стояла параша. В камере был небольшой камин, и Сторм, поначалу удивившись, вскоре поняла, что вряд ли пробудет здесь достаточно долго, чтобы успеть им воспользоваться.

Где-то вдалеке, в коридоре, очевидно, было окно, и до Сторм достаточно отчетливо долетали крики толпы за стенами тюрьмы, требования ее повесить и непристойные слова. Кто-то тут же сложил скабрезную песенку о «разбойнице Сторм», и толпа с воодушевлением подхватила ее. Сначала Сторм пыталась что-то кричать в ответ, отчаянно колотя кулаками в тяжелую деревянную дверь, но затем охрипла и лишилась сил.

По своей вине, по своей беспечности она потеряла «Грозу» — ничего хуже этого Сторм и представить себе не могла. «Так тебе и надо!» — горько повторяла она самой себе. Лучше бы она погибла в бою, но, очевидно, Бог счел ее недостойной этой чести. Ей приставили шпагу к горлу и оттащили с «Грозы» на другой корабль, где бросили в темный и сырой трюм. Она визжала, пыталась сопротивляться, но они не стали убивать ее — оставили для этого позора.

«Гроза»! Что они сделали с «Грозой»? Сожгли? Продали с аукциона? Отдали ее британскому флоту, и теперь на ней гоняются за пиратскими судами? От ярости Сторм прикусила губу. Больше всего на свете она любила «Грозу», и вот теперь ей уже не суждено увидеть ее снова.

А Роджер? Его тоже убили? Роджер, который был для нее нянькой, другом, учителем, защитником от всех бед с тех пор, как она себя помнила, — что с ним? Почему ей суждено умереть, даже не узнав это?

«Эх, если бы еще хоть раз, — думала она, прислонившись головой к холодной и сырой стене, — хотя бы одни разок снова ощутить палубу под ногами, штурвал в руках, соленые брызги моря на лице!.. Неужели я и впрямь такая злодейка, что даже этого не заслужила?»

Сторм села и обхватила колени руками.

«Все кончено, — думала она, пытаясь сохранять мужество. — Море, ветер, солнце теперь не для меня… Все кончено!»

Она прислонилась к холодной каменной стене и поежилась.

«Все кончено…»

Сторм вдруг вспомнила молитву, которой учил ее в детстве отец — что-то о маленьких барашках и об ангельских крылах. Отец всегда ее чему-нибудь учил — он хотел, чтобы его дочь вошла в жизнь, будучи готовой ко всему. Она повторяла эту молитву, лежа в детской кроватке, и тени в углах казались не такими страшными… Сторм попьталась вспомнить слова молитвы — и не смогла.

— Эх, папа, папа! — прошептала она, закрыв глаза. — Знал ли ты, что все кончится так плохо? А если да, то почему мне об этом не сказал еще тогда?

Она должна была это предвидеть. Роджер, Рауль, даже ее собственные смутные предчувствия — все говорило ей, что конец недалек. Она пыталась закрывать на это глаза, но все равно знала, знала… Сторм вдруг пожалела о том, что не прислушалась к советам, не сменила ту жизнь, где ее ждал один конец — петля, на какую-то другую… Но, собственно, на какую? Могла ли она бросить свою команду и все то, на что ее отец положил жизнь? Одеться в бабьи юбки, стать чьей-нибудь женой — пусть даже этого Саймона — и рожать детей одного за другим?

Нет, для кого-нибудь это, может быть, и подходило, но не для Сторм О’Малли! На суше она просто не сможет жить. А фермер даже и не посмотрел бы на нее, если бы не нож, приставленный к его горлу. Нет, выбора у нее просто не было! Она и так сделала все, что могла. Раз ей выпало встретить такой конец — что ж, двум смертям не бывать, а одной не миновать…

Но ей было всего двадцать два, и умирать жутко не хотелось…

Сторм вдруг услышала гулкие шаги в коридоре и клацанье отпираемого замка. Сердце ее отчаянно забилось.

«Идут, — подумала она. — Пора…»

Она поднялась на ноги, решив, что встретит смерть твердо.

Дверь открылась.

— Мисс О’Малли, я привел к вам священника, — услышала она хриплый голос. — Не думаю, что исповедь вам поможет, но каждый должен иметь шанс покаяться…

Сторм узнала этот голос.

— Фермер! — воскликнула она.

Да, перед ней действительно стоял он. Холодный, как осенний день, волевой и прямой, словно мачта.

Безукоризненно причесан; на пышных кружевных манжетах ни пятнышка; башмаки блестят, словно стекло; тяжелый дорожный плащ с небрежным изяществом перекинут через плечо, чтобы видны были роскошная красная подкладка и перевязь, на которой висела шпага. В руке — перчатки из телячьей кожи, под мышкой — строгая треуголка с плюмажем. Вид такой, словно он пришел не в тюрьму, а на великосветский раут.

И в самом деле, зачем он пришел? Почему у нее так замирает сердце при виде его, почему ей вдруг захотелось кинуться к нему на шею? Это он во всем виноват! Он и его вонючие англичане — они отобрали «Грозу», убили Помпи, бросили ее в эту проклятую тюрьму… Да и сейчас он пришел, должно быть, лишь для того, чтобы еще раз посмеяться над ней перед ее смертью…