Москвы поездка сюда на метро занимала около часа. Организация получила иностранную помощь одной из первых. В 1992 году после второго форума в Дубне она выиграла крупный грант от Фонда Форда. Как и Гуманитарный институт в Твери, она стала чем-то вроде центра совместных действий и учебно-методической работы, в основном для женского движения. Ее основная роль заключалась в сборе и распространении информации (о грантах, конференциях, событиях, мероприятиях других женских групп). Эта организация также поддерживала распространение женского движения в России, распределяя гранты и проводя семинары на темы женского лидерства, нетворкинга и развития НПО. Дважды в неделю я полтора часа ехала на метро, чтобы через весь город добраться из моей квартиры на севере в удобные, хорошо оборудованные офисы. Там я помогала сотрудникам переводить документы с английского на русский. Часто это были электронные бюллетени новых международных кампаний. Иногда попадались черновики заявок на гранты, которые также надо было перевести. В результате у меня сложилось хорошее представление о современном женском движении или, по крайней мере, о той его части, которая имела тесные связи с фондами и спонсорскими организациями. Хотя я и не сблизилась с этими женщинами так, как с моими подругами из Твери, отношения у нас были теплыми. Когда они узнали, что я зарабатываю себе на жизнь в Москве, преподавая английский, небольшая группа женщин наняла меня вести раз в неделю разговорный английский. Я сохранила эти связи и после переезда в Тверь, и на протяжении всей моей полевой работы довольно часто возвращалась в этот Центр. Когда стало понятно, чем я занимаюсь, женщины Центра принимали меня как представительницу «Женского света» (в шутку называя меня «провинциалкой»). Они видели во мне посланницу Валентины, просили отвезти ей в Тверь брошюры, информационные бюллетени и другие материалы, которые они публиковали. Когда стартовал наш проект Кризисного центра, они помогли нам установить контакт с нужными людьми и делились полезными советами об источниках финансирования.

Проведя некоторое время в Центре, мне удалось понять, что такое помощь и третий сектор в глазах московских активисток и как их деятельность изменилась под влиянием этих понятий. На первый взгляд, все выглядело великолепно. Безусловно, эти женщины были «активистками без границ», если процитировать ставший широко известным отчет Маргарет Кекк и Кэтрин Сиккинк [Keck, Sikkink 1998][82], успешными первооткрывательницами, живым свидетельством новых свобод и возможностей для политических действий после 1989 года. Я обнаружила, что этот успех был двойственным и что смена статуса от активисток до представительниц третьего сектора заставила женщин почувствовать себя некомфортно. Приходилось балансировать между фондами, международными НПО и родственными им группами в провинции. При всем материальном достатке многих женщин, с которыми я разговаривала, условия взаимодействия с фондами их напрягали. По логике фондов, группы просто не могли себе позволить не участвовать в крупных кампаниях. Даже если к некоторым из кампаний активистки относились скептически, они все равно привлекались в роли аналитиков, тренеров или администраторов грантов. Многие из моих собеседниц в элитных московских женских объединениях не чувствовали уверенности в себе и в своих полномочиях (не ощущали себя «активистками без границ»). Они скорее были сбиты с толку, растеряны, изо всех сил пытались освоить новый кодекс поведения и сомневались в уместности и эффективности своей деятельности. Вместо свободы от ограничений они чувствовали, что попали в ловушку зависимости и неопределенности, притом что заказчики, оказывающие им поддержку (предоставляя как материальные ресурсы, так и защиту), могли уйти в любое время[83].

Среди своих: отсутствие однозначности

В московском Центре одной из моих основных собеседниц стала Мария. Я работала с ней чаще, чем с другими, и мы подружились. Мария была ветераном активизма, она впервые включилась в женское движение в конце 1980-х годов, когда в ее институте возникла женская дискуссионная группа. Группа состояла из женщин, которые, с одной стороны, радовались грядущим реформам, а с другой – переживали из-за общественных и экономических изменений и их влияния на женщин. Мария работала в Центре с момента его основания и каждый день приезжала в Москву из соседнего провинциального города, где у нее был дом. В 1995 году она побывала на Четвертой Всемирной конференции ООН по положению женщин в Пекине, и с тех пор была активной участницей международной феминистской сети. Как представитель организации, она часто ездила за границу по приглашению разных групп, работающих над вопросами прав женщин. На работе в Москве Мария в основном занималась просеиванием различных электронных бюллетеней международных женских организаций, отбором материалов для перевода и распространения среди региональных групп. Возникающие проблемы часто ставили ее в тупик. Временами она просила меня помочь ей с переводом некоторых новых ключевых терминов (например, «устойчивое развитие», «низовой уровень»; одной из наших любимых была кампания по выдаче женщинам «паспорта человеческого достоинства»). Однажды, когда мы сидели перед ее компьютером, она повернулась ко мне и с недовольством сказала: «У меня диплом о высшем образовании, я знаю два иностранных языка. При этом я живу в двухкомнатной квартире с двумя сыновьями и свекровью, и у нас нет горячей воды. Я что, женщина из низов?» Марии казалось, что это слово, которое вызывало у нее ассоциации с деревней, с условиями стран третьего мира, не подходит для России или для ее жизни. Обычно мы потешались, находя различия между риторикой транснациональных кампаний и фондов и реалиями российской жизни. Иногда мне приходилось говорить ей, что «проектояз» не всегда понятен даже носителям английского языка. Руководящие принципы индустрии развития были известны Марии гораздо лучше, чем мне. Она делилась со мной своими взглядами на последние тенденции, особенно после своих поездок за границу на встречи международных НПО.

Хотя Мария владела проектоязом, ей была неприятна ее роль, а необходимость переводить угнетала. Работа требовала от нее расторопности в изучении терминов и понятий, их ловком подборе и использовании в заявках на получение грантов и объяснении их другим активистам на семинарах. Однако она сомневалась в том, что такие слова полезны и нужны. Разговаривая со мной, Мария стала интересоваться культурной антропологией. Она сказала, что чувствует себя антропологом, который пытается найти свой путь в этой новой для нее области. Из ее рассказов я поняла смысл тех изменений, которые произошли в женском движении за последнее десятилетие. Марии приходилось выполнять сверхурочную работу и жестко соблюдать сроки. Она несла огромную ответственность («ответственность перед обществом» по терминологии третьего сектора). При этом Мария чувствовала себя виноватой за то, что она сравнительно много получала. Марии было не по себе оттого, что между ней, ее коллегами и местными женскими группами пролегла пропасть. Она сидела в удобном, прекрасно оснащенном офисе и получала зарплату в валюте. А в это время ее коллеги в провинции и друзья в родном городе боролись с местными проблемами, и им хронически не хватало средств. Такое неравенство разрушало солидарность внутри женского движения. Однажды я задала вопрос об отношениях Марии с работниками региональных филиалов. Она задумалась и ответила: «В основном отношения хорошие. Но я зарплату получаю, а они нет. Я разрываюсь между комплексом вины и уверенностью в правильности того, что делаю».

В ходе наших бесед я слышала, как она пытается усидеть на двух стульях: активистки женского движения и сотрудницы третьего сектора. Эти роли часто конфликтовали друг с другом. Как и многие активистки, с кем мне удалось поговорить, Мария с ностальгией вспоминала начальный этап женского активизма, до того, как появились фонды и начали спонсировать деятельность активистов. Для Марии первый форум в Дубне был попыткой выйти на новый уровень солидарности