взаимодействовали с ранее существовавшими структурами и менталитетом и укрепляли их.

Как я уже говорила, Валентина основала «Женский свет», горя желанием бросить вызов формальностям и бюрократии советской эпохи. Ее феминизм был «антиполитическим». «Женский свет» – просветительский проект, поддерживающий самореализацию и освобождение личности от психологических оков государственного социализма (где базовые материальные потребности удовлетворялись в обмен на политическую пассивность). Валентина была уверена, что третий сектор уничтожает сам дух свободы, намеренно воспроизводя или усиливая тенденции советской эпохи и элементы Советского государства. Она говорила мне, что ее тревожат результаты деятельности третьего сектора, что фонды усугубляют пассивность, которую Валентина называла «социалистическим синдромом»: ждать, что тебе что-то дадут, вместо того чтобы пойти и сделать. В ее представлении, фонды заняли нишу, которую освободило Советское государство, оккупировали место государства в структуре общества, и это оказывает влияние на психологию людей. Я попросила ее объяснить, что она имеет в виду. «При социализме, – объяснила она, – мы обращались к властям, просили и получали финансирование. А теперь ходим по фондам. То же самое, та же психология. Капитализм, социализм – без разницы». Она вздохнула: «Мы привыкли жить от съезда до съезда партии, а теперь живем от срока окончания одного гранта до подачи отчета по следующему!» Иначе говоря, Валентина считала, что третий сектор становится своеобразным тормозом для женских общественных инициатив, потому что толкает женщин использовать готовые решения. Третий сектор в глазах Валентины стал символом класса профессионалов, ревностно охраняющих новый тип знаний, где информационные потоки и процессы повышения осознанности – процессы, которые Валентина считала главными, – остановлены и не доходят до людей.

В качестве примера она вспоминала Марину, которая недолго посещала собрания «Женского света» и чьим научным руководителем была Валентина. Я познакомилась с Мариной на семинаре в Гуманитарном институте. На меня произвело большое впечатление то, как Марина описывала свою деятельность (защита прав человека). Валентина печально покачала головой, когда я рассказала ей об этом. Она знала об идеях Марины, но они, по ее сведениям, оставались теоретическими. Она сказала, что Марина

не будет ничего делать, пока не выиграет грант. Я говорила ей: тебе нужно начать, потратить время и силы, иначе и опыта не получишь, и грант не выиграешь. Но она отказывается. Я предложила ей приходить на (наши) семинары по женскому лидерству, но она так у нас и не появилась. Я предлагала, чтобы Марина подменяла Анну на ее бесплатных юридических консультациях, когда Ани не было в городе. А Марина говорила, что мы не можем, не можем что-то делать, пока не будет денег.

Мнение Валентины о том, что третий сектор действует удушающе, оказалось пророческим. Примерно в это же время мы с Тамарой собрались подавать на грант в Женский Фонд ООН, мы хотели получить финансирование для зарождающегося кризисного центра Тамары. Насилие в отношении женщин вышло на первое место в списке приоритетов, и спонсоры стремились поощрять женские группы, занимающиеся этим вопросом. Казалось, что проект Тамары по оказанию поддержки безработным женщинам соответствовал этой задаче. Я раздобыла бланки, мы бросились их заполнять, надеясь получить грант. Поскольку писать нужно было на английском языке, как носитель я взяла на себя основную работу. Я была рада, что могу продуктивно применить навыки, полученные в магистратуре. Несколько дней прошли в беготне туда-сюда по друзьям и выпытывании у них информации о существующих планах и проектах, и тут я поняла свою ошибку. У меня получился длинный и внушительный текст, и мне стало от него не по себе. Между результатом (заявкой на грант) и реальными условиями лежала пропасть. Да, у Тамары был план, была концепция, но ее группа была неосязаемой и аморфной. Кроме того, я в ней не состояла и через полгода вообще должна была уехать из Твери. Соблазн третьего сектора был велик, и мы невольно подхватили поощряемые им тревожные тенденции.

Третий сектор – это хорошая возможность для переосмысления форм и логики политического активизма, поощряемого международными агентствами по развитию в период после холодной войны. В результате спонсорской поддержки НПО размножились, и эти группы занимались самой разной деятельностью. Однако такая версия гражданского общества очень сильно отличалась от того, на что надеялись активисты и что обещали организации-спонсоры. Третий сектор должен был стать площадкой для дебатов и дискуссий. Вместо этого он стал общественным институтом для профессионалов и элиты, а большинству местных групп он был недоступен. Кроме того, последствия деятельности третьего сектора вызывали тревогу. Третий сектор активно вовлекал женские группы в странное разделение труда, в результате чего они становились ответственными за воспроизводство общества, не ставя под сомнение правильность его развития. Любопытно, что спонсорские организации перевоспитывали людей в духе новых ценностей и приветствовали их независимость, но при этом лишь укрепляли отличительные черты старой системы. Об этом говорили участники групп, в том числе Валентина [Регентова, Абубикирова 1995; Пицунова 1998]. Однако, выходя за рамки категоричных полемический суждений, склонных преподносить НПО либо как «хорошие» (это освободительное общественное движение, свидетельство «глобализации снизу»), либо как «плохие» (элитарные, окончательно скомпрометированные участием в неолиберальной реструктуризации), я показала, что хорошее и плохое в НПО переплетено и взаимозависимо. Важно добавить, что неправительственные группы и люди, которым они служат, не смогли бы выжить без иностранной помощи. Это стало особенно актуально в 2005 году, когда президент Владимир Путин начал все более воинственно выступать против НПО, особенно против тех, которые занимаются «политической» деятельностью. Более того, несмотря на недостатки, идея третьего сектора остается привлекательной для местных активистов. Третий сектор стал важной частью в системе понятий российских активистов; вокруг него ведутся споры, происходит осмысление места денег и морали, государства и общества. В следующей главе мы рассмотрим помощь в демократизации и проекты, продвигающие гражданское общество, под другим углом. Продолжая темы, изложенные в этой главе, я исследую, как российские женские группы относились к идее «НПОизации».

Глава 3

«Гендер» становится мейнстримом, а женский активизм в России обретает черты третьего сектора

Политическое не зависит ни от мнения людей о неравенстве, ни от стремления к самоорганизации, насколько бы вышеперечисленное не было важным. Политическое зависит от того, какие отличительные черты и виды деятельности считаются частью общественного по мере исторического развития гражданского общества.

[Gal 1997: 42]

Перед приездом в Тверь в 1997 году я два месяца провела в Москве. Я снова встречалась с активистками, с которыми впервые познакомилась в 1995 году, когда начинала проект по описанию женских НПО в России. Тем самым у меня была возможность изучить последствия выдачи грантов третьему сектору и финансирования женского движения. В это время я посетила большинство женских НПО в Москве и взяла интервью у их директоров и некоторых сотрудников. Эти активистки были коллегами Валентины, она была хотя бы шапочно знакома со всеми этими людьми. Многие из них участвовали в первых форумах независимого женского движения в Дубне, а в начале 1990-х годов они оказались в первых рядах тех, кто взаимодействовал со спонсорскими организациями. Фонд Форда, Фонд Макартуров и другие пришли в Россию в начале 1990-х годов и открыли представительства в Москве. Были даны новые указания о поддержке женских групп, и теперь фонды искали их. Представителям фондов было исключительно приятно знакомиться с высокообразованными, ориентированными на Запад феминистками. Сотрудничество началось.

Бо́льшую часть времени я проводила с одной женской НПО, координационным центром, расположенным в четырехэтажном доме в пригороде Москвы. Из центра