Посчитали за ужином, какой завтра день, вышло, что завтра – 31 мая, воскресенье, – и постановили отдыхать вовсю, благо солнечно и очень тепло, – так что и писать об этом дне нечего, минул в безделье и хозяйственных хлопотах – помыться-побриться-одежку-постирать.

А в понедельник ветер стал немного сильнее.

Если уклониться к югу, он будет еще крепче, и течение там мощнее, там центр его, стрежень, а мы пока что идем по краешку. Сказано – сделано, изменили курс и правим отныне примерно на 245°.

«Ра» идет довольно быстро, в среднем пятьдесят три мили в сутки. Но всего за 16 дней мы прошли гораздо меньше, чем за столько же в прошлом году. Очень досадно, но факт: девять дней из шестнадцати были штилевыми.

Сейчас мы находимся вдали от берега и от оживленных пароходных линий, а до того океан кишел судами. Ночью их было временами даже слишком много, некоторые проходили так близко, что возникала реальная угроза столкновения. Я об этом уже писал: мы вывешивали ходовые огни на мостике и на топе мачты. Кроме того, у нас есть личные электрофонарики с достаточно сильным светом. Когда корабль приближается, мы светим либо ему в рубку, либо бегаем лучом по нашему парусу, как по экрану.

Холодный душ, вылитый на нас Туром, был благотворен: мы уже не ахаем и не тщимся измерять, на сколько миллиметров мы притонули с завтрака до обеда. Что ж, мы безусловно погружаемся, папирус пропитывается водой, однако на наш век плавучести, видимо, хватит, а «после нас хоть потоп».

Кое-что мы починили и поправили: подтянули канаты, фиксирующие изгиб носа и кормы, укрепили мостик. Кей усовершенствовал леера, Карло подремонтировал расшатавшиеся уключины.

Карло мрачен последние дни, гложет его что-то.

Вчера или позавчера, увидев меня с фотоаппаратом, он поинтересовался, для кого я снимаю. Я ответил: «Для себя и для Тура, а что?» Он сердито отошел и долго-долго говорил с Туром по-итальянски. Его, как выяснилось, волновало, что все члены экипажа фотографируют для себя, а он – для экспедиции. Но неужели он, профессионал, боится, что я, неумеха-дилетант, составлю ему конкуренцию?

Сегодня он поссорился с Сантьяго, ушел на мостик стоять вахту, и готовил за него Жорж.

Иногда я думаю: в случае если бы в состав экспедиции мог быть включен или Жорж, или Карло, кого бы я, будь моя воля, взял с собой?

Карло – великолепный парень, и Жорж – великолепный парень. Карло трудолюбив необычайно, работает, без сомнения, больше всех на «Ра» – Жорж особенно хорош там, где можно показать себя и совершить чудеса героизма, но от будничных обязанностей не прочь отвертеться. Карло всегда гордо отклоняет помощь – Жорж радостно ее принимает. Карло ревнует к чужой занятости, он словно боится, что сосед наработает на мизинец больше, – Жорж счастлив, если ему покажется, что он соседа перехитрил.

Карло – серьезный труженик, Жорж – развеселый балагур. Но кого из двоих я все же взял бы на «Ра»?

Не знаю. Трудный выбор, и хорошо, что мне не придется его делать. Я люблю Карло Маури за то, что он такой крепкий человек, и люблю Жоржа Сориала за то, что он такой беспечный и неорганизованный человек. Для экспедиции, мне кажется, равно нужен и Карло с его непримиримостью, с его цельным и надежным характером, и Жорж, который может развлечь в любой момент, поможет шуткой и сгладит острые углы, а желающему всегда предоставит богатую почву для нравоучений и критики – есть на ком отвести душу.

Пишу это, а мимо проходит Карло, опять на корму, к своим драгоценным веревкам. Заглянул в мою тетрадку:

– Строчишь? Ну-ну, давай.

– А что?

– А вот я не могу.

– Почему?

– Не та обстановка, слишком трудно, опасно, много работы… Работу он порой себе придумывает не совсем удачно. Поднял ящики в хижине, вытащил из-под них кувшины, канистры и прочее, и ничем пустое место не заполнил. А это плохо, ведь накати волна – и корабль в момент примет несколько тонн воды, которая, безусловно, тут же уйдет, но пока вода будет уходить, «Ра» успеет чуть-чуть погрузиться; я сказал об этом, а Карло опять рассердился.

Какая муха его кусает?

Идем хорошо, курс держим безупречно, по прямой линии к Барбадосу. Кстати, еще не решено, куда попадем, какой пункт будет конечным, – я бы предпочел как раз не Барбадос, а Тринидад – но посмотрим, пока что и то, и другое для нас – шкура неубитого медведя. Однако, как бы то ни было, сегодня – 5 июня 1970 года, двадцать дней мы в океане – и хоть бы что.

Нет, не хоть бы что. Прошлой ночью Тур был разбужен странными звуками, кто-то во сне дико кричал, – «вопль ужаса», выразился Тур.

Что-то происходит – не с кораблем, не с маршрутом, – с нами…

Рассуждение третье, касающееся эксперимента психологического, участниками которого все мы вольно или невольно являемся

Однажды вечером – это было еще на «Ра-1» – я сидел, глядел на луну и курил. Тур спросил: «Хочешь поговорить с Луной?» Я усмехнулся. «Нет, серьезно, мы сможем это сделать, когда экипаж “Аполлона” там высадится». И он рассказал, что радиовещание США предложило устроить этот рекламный сеанс, нечто вроде сенсации века: допотопная лодка и современная космическая техника на одной веревочке.

Сеанс не состоялся, но «веревочка» и вправду одна.

Есть у «Ра» с космолетом общее: там и здесь – безбрежное пространство, и крошечный островок посреди него, и люди, которым надлежит на островке длительное время плечом к плечу жить и работать.

Выражение «плечом к плечу» в этих обстоятельствах имеет заведомо буквальный смысл. И звучит оно порой не так мажорно, как ожидалось бы.

Представим себе лучший, какой только можно выдумать, вариант: в межпланетное путешествие отправляется экипаж, состоящий сплошь из великолепных, идеальных парней, – есть ли гарантия, что им не станет в полете трудно друг с другом?

Нет такой гарантии.

Человек – не серийный робот. В самом прекрасном характере имеются зазубринки, которые очаровательны именно своей неповторимостью. В обычных условиях им можно только радоваться, но вот условия стали крайними, как принято говорить, экстремальными – трудно, опасно, тесно, тоскливо, – и зазубринки принимаются цепляться одна за другую, и механизм общения начинает заедать.

Здесь важна еще – продолжая аналогию – степень прижимного усилия. Отшлифованные диски превосходно скользят друг по другу, пока их не сдавишь сильней допустимого, – это наблюдал всякий, кто, например, лазил с отверткой в магнитофон. Человеческие отношения, пусть и предельно близкие, всегда предполагают дистанцию: она может быть микроскопически малой, вроде как между льдом и коньком или даже как между бритвенными лезвиями, плашмя сложенными в стопку, то есть будто бы и не ощущаемой, – но нам лишь кажется, что ее нет. И вдруг она вправду исчезает, наступает сверхсжатое состояние, – в кабине не уединишься, не спрячешься, ты весь на виду, постоянно на людях, в контакте с ними, хочешь того или не хочешь…