– Присядь. – Роуд подал ему стакан и опустился на канапе. Доминик отодвинул компьютер, залез на стол и, отхлебнув из стакана, принялся болтать босыми ногами. Орландо некоторое время с отеческой нежностью наблюдал за ним. Потом сказал:

– Не устаю тобой гордиться. Ты так многого достиг. Сам поступил когда-то в Гарвард, теперь ты влиятельный бизнесмен, прекрасный литературный критик, известный сердцеед, и все равно как – то умудрился чуть-чуть остаться ребенком. Несмотря на свое не самое радужное детство.

Доминик снова усмехнулся и запрокинул взъерошенную голову, глядя на изумительную люстру, сиявшую миллионом хрусталиков под отяжеленным искусной лепниной потолком.

– А у кого оно радужное?.. Нет, Орландо. Ребенок во мне умер давно, вместе с теми наивными мечтами. От ребенка остались только недоверие, неосознанная жестокость, интерес ко всему необычному и желание обладать всем, что мне интересно.

– Я не верю тебе, друг мой. Можешь задираться сколько хочешь. Я все равно вижу перед собой лопоухого Доминика, который висит заполночь на подоконнике, таращится на звезды и придумывает страшную сказку про колдуна. Ты всегда любил разные замки-дворцы, драконов-колдунов. Именно поэтому ты выбираешь себе пристанища, похожие на дворцы, а ездишь, я слышал, кстати, что очень рискованно, на драконах.

Мэйз хохотнул и окинул взглядом комнату. Да, он-то и не придал никакого значения тому, что убранство его апартаментов по роскоши могло бы сравниться с дворцом.

– Все люди любят комфорт, и здесь я тоже банален. Честно говоря, мне все равно, что за мебель будет стоять в моем номере. Главное, чтобы мне было в этом номере удобно. А самые удобные номера почти всегда оформлены в разных там, барокко-рококо. И потом, это единственная приличная гостиница в городе. Может, закажем ужин? Я весь день ничего не ел.

– Угощаешь?

– Орландо…

Красная рыба в сливочном соусе с икрой, телятина в трюфелях, суп из мидий, перепела с земляничной подливкой. Все это роскошество было в полчаса доставлено в номер. Серебряные приборы, дорогая французская посуда. Доминик проигнорировал изысканные яства. Икру и трюфели он вежливо подвинул Орландо, сам же предпочел простой зеленый салат и кровавый стейк.

– Я уже заметил, что обжорством начинаю заниматься только когда мне нечего делать. А такого, к счастью, давно не было. – Объяснил он.

– Скажи мне, зачем тогда ты заказываешь всю эту еду, платишь за такие апартаменты, держишь шофера и Бентли, когда сам ешь мясо с листьями, ни черта не понимаешь в мебели и гоняешь на мотоцикле? Только не говори мне банальное…

– Статус?

– Именно это я и имел в виду.

– Но ведь так оно и есть. Статус. Кроме того, в определенные моменты я всем этим в полной мере наслаждаюсь. Горжусь и упиваюсь собой. Только редко. В жизни есть вещи, которые приносят мне удовольствие чаще. И больше. Если тебя это так уж интересует. – Он налил себе еще стакан виски и снова залез на стол, беспардонно отпихнув от себя тарелки.

– И что же? – Орландо достал карманный футляр с сигарами и предложил одну Доминику. Тот отрицательно помотал головой. Потом он поставил стакан рядом с собой и плавным движением поднял футболку, обнажив рельефный живот. Орландо невольно передернуло: от пупка к середине груди белесовато-розовой змеей тянулся широкий шрам. Доминик же выглядел вполне гордым собой, и казалось, наслаждался впечатлением, которое его шрам произвел на Орландо. Роуд постарался скрыть неприятное удивление:

– Это что, так называемое, декоративное шрамирование?

– Нет, я действительно люблю ездить на мотоциклах. Очень быстро. – Он опустил футболку. – Это не всегда безопасно. И это доставляет мне удовольствие. Сидеть на окне пятьдесят шестого этажа тоже не всегда безопасно. И это тоже доставляет мне удовольствие. Ну и прочие вещи в таком духе. А эти отметины, они как сувениры на память о моментах, когда мне было особенно хорошо.

– Это ужасно. Ты вообще понимаешь, что в твоей жизни не хватает чего-то очень важного? Чего-то такого, что щедро утолило бы твою жажду эмоций. Ощущений, душевных волнений. Удовольствий, терзаний. Чудесного недуга, который навсегда вытеснил бы всю эту дурь из твоей головы. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я толкую? – Назидательно произнес Орландо.

Доминик только с раздражением отмахнулся. На минуту воцарилось молчание.

Потом Роуд, спохватившись, воскликнул:

– Доминик, что же молчишь. Ты видел Ромео? Как он тебе? Не зря я все-таки затащил тебя сюда?

– О да! – Мэйз был рад перемене темы. – Я видел Ромео. Вчера мы вместе ходили в «Седьмой Дом».

– Ну конечно, в «Седьмой Дом». Я и не предполагал, что вы пойдете в Бургер Кинг.

– Ну брось, Орландо! Знаешь, какое впечатление это место произвело на парня? Он был просто в восторге. Под конец он даже перестал стесняться, и у него развязался язык.

– Ну? И что ты решил?

– Я займусь парнем. С него будет толк, это сразу понятно. Взять хотя бы его стихи. Те, которые ты мне присылал. Сейчас. – Он ловко перегнулся через стол и поднял со стула черный портфель. Порылся в нем, достал пачку листов в аккуратной пластиковой папке. Пробежал глазами по нескольким страницам.

– Это может быть несколько…м-мм, недостаточно ювелирно. Очевидно, что парень их еще не правил. Написал и бросил. Рифмы и композиция кое-где страдают, конечно. Но это ерунда. Главное – мысли, эмоции, чувства. И вот здесь-то меня кое-что смутило. – Доминик потрепал себя за волосы и, сосредоточенно глядя в текст, поднял одну бровь. – Эти стихи откровенны. И сам он показался искренним. Так вот, мне кажется странным, что эти стихи писал явно страдающий, забитый в угол, одинокий человек, которому есть, что скрывать. Какой-то порок…или страх. Изъян. Ромео мне не показался таким парнем. Обычно первое впечатление меня не обманывает. Что ты скажешь?

Орландо пожал плечами:

– Ты полагаешь, что писал не он? Исключено. О парне можно многое сказать. Во-первых, это действительно искренний человек. Но это человек, весь сплетенный из внутренних противоречий и конфликтов. Он бесконечно сомневается в себе. Сейчас он уверен, что талантлив, через мгновение – уже бездарность. Услышав комплимент, он начинает верить, что красив. Но стоит ему глянуть в зеркало, как он тут же убеждает себя в своем безобразии. У него нет отца. Воспитывает его мать. Его мать это особый разговор. Эгоистичный монстр, выросший из безутешной вдовы. Она цепляется за него как за спасительную соломинку. Любит такой любовью, что скорее задушит, нежели позволит кому-то его у нее отнять. Тотальный контроль, беспредельная ревность. Никаких женщин, никаких близких друзей. Он постоянно находится в подчинении.

«Постоянно в подчинении». – Зачем-то повторил про себя Доминик.

Орландо продолжал: «Вот если бы он захотел, как и ты, погонять на мотоцикле, мне даже страшно вообразить, в какие последствия ему это вылилось! Еще у него есть дружок. Люциус. Тот тоже довольно талантлив, хотя ему и не сравниться с Ромео. Люциус проворный и непредсказуемый молодой прохвост. Пока ничего не могу больше о нем сказать. Он мне не нравится. Он кажется мне опасным для Ромео, который всегда видит людей лучше, чем они есть. И доверяет им. А сам Ромео… честно говоря, с такими способными людьми я еще не стал кивался. Ты знаешь, что он свободно говорит на пяти языках?»