Иди навстречу дню

Иди навстречу всему новому

Иди навстречу дню

Но ты будешь помнить меня…

Я думаю о нем. Он стоит как живой у меня перед глазами: я вижу чудовище, которым он был и которым мог стать я сам. Это так, ни к чему, мысли вслух; просто, чтобы время скоротать.

В ту ночь Годзилла вернулся к себе. Он шел вдоль насыпи набережной до самого рассвета, глядя на океан через фильтр своего бумажного пакета. Когда он убедился, что я не иду следом, что рядом с ним никого нет, он снял с головы пакет, скомкал руками и швырнул на ветер. Бумажный комок понесло по пляжу, как обычный мусор. Годзилла жил в собственном доме, окруженном красивыми деревьями, в которых жили птицы, а перед домом была огромная ровная лужайка с подстриженной травой, блестящей от росы. Он достал свой киношный костюм, положил его на свою кровать king size и разделся. Он был очень худой, весил всего килограммов сорок пять, не больше. Его тело покрывали красные бляшки. Во рту у него уже почти не двигался распухший язык, белый от налета. У Годзиллы, как всегда, болела голова и желудок. Каждое движение отдавалось болью в суставах. Он чувствовал, что конец уже близок, потому что отказался от всякой терапии. Последние месяцы ему было уже на все наплевать: на регулярные анализы крови, на утренние таблетки и на обеденные и вечерние — тоже. И на явки на консультацию, обязательные раз в три месяца. Он плевать хотел на белые язвочки во рту, на дергающие рассеянные боли по всему телу, на колики, на слабость и постоянное переутомление.

Он облачился в комбинезон Годзиллы.

И просидел в своей спальне четверо суток, никуда не выходя.

Пересмотрел все свои фильмы, всю прессу о себе. Потом вышел в сад и сел на траву, посреди лужайки. Была ночь. И так он сидел до тех пор, пока птицы не приняли его за окаменелость, за ожившее ископаемое и не стали спокойно прилетать и садиться на его чешуйчатые лапы годзиллозавра.

Он отпустил свое сознание к тем мирам, о которых я никогда ничего не узнаю.

А как же я? А что я…

Я в это время с неистовой силой колочу в ворота его дома, залезаю на соседние с его участком деревья, чтобы попытаться хотя бы увидеть его, но жалюзи на всех окнах опущены. Посылаю сообщение за сообщением на его мобильный, подсовываю сложенные вчетверо записки под его калитку, другие комкаю, скатываю в шарик и бросаю как можно дальше за забор. Я пишу, говорю, кричу ему: не смей запирать себя здесь, не смей сидеть так, сложа руки. Одна жизнь закончилась, что ж, пусть. С кем не бывает! Но начнется другая, обязательно начнется, слышишь? У тебя есть отец, есть младший брат — уезжай! Беги отсюда. Лети в Японию. Им нужна твоя любовь! Посмотри, как тих океан, как чиста его душа, как много в нем мира, тепла и покоя. Посмотри, как катятся волны — они возвращаются одна за другой снова и снова — они будут возвращаться вечно: у тебя будут завтра и послезавтра, другие дни, другие люди, другие города. Дай мне помочь тебе — я буду заботиться о тебе, я буду верить в тебя, еще и еще, всегда… Эй, ты меня слышишь? Где ты там? Ты еще здесь? Я все исправлю, я обещаю тебе…

Я прочитаю все книги о СПИДе, какие найду в нашей школьной библиотеке, я поговорю со знакомыми и с незнакомыми, с учениками, из моего класса и из других классов — о себе, об океане, о наших общих мечтах. Люди будут улыбаться при виде меня. Они будут рады встрече со мной. Они удивятся, увидев, что я стал другим — немного странным, непривычным для них. Лучше, чем я был. Па тоже увидит, что я по-настоящему изменился. Клянусь, я буду снова каждый вечер болтать с ним на кухне. Клянусь, я не буду больше просиживать ночи за приставкой — виртуальные миры не обеднеют, ничего с ними без меня не случится. Я стану общительным, человечным! Я хочу помогать, я буду помогать, я помогу тебе, Годзилла!!! Я буду помогать всем — я спасу мир. Я буду по-прежнему разговаривать сам с собой, но уже по-другому: спокойно и зная меру. Я буду насвистывать незнакомые мелодии, я буду сочинять их сам, я буду напевать забытые песни. Я буду читать книги без описаний убийств, пыток, без насилия, без крови. Я буду любоваться океаном каждый день, каждый вечер — океан станет моим личным вдохновением. Вместо коки и сигарет я буду покупать сочные фрукты, я буду сидеть на пляже и поедать их. Я буду приносить с собой цветы и буду класть их на песок, на его чистую белизну, пока прибой не заберет их с собой и не унесет в открытое море. Я обещаю тебе, что буду строить планы на будущее — всегда, обязательно! Я не забуду больше стихи той молодой женщины. Я буду помнить о том утешении, которое дает нам порой одна только мысль о будущем, просто мысль… Я буду делать это вместе с тобой. И без тебя. Все равно буду.

Потому что:

гибель — это участь всех чудовищ.

Потому что:

наши раны не заживают, а наши слезы текут и текут. Потому что прошлое — это бесконечное сожаление, выраженное одним словом. Потому что прошлое поражает нас ударами своих пороков, и так будет всегда. Так не лучше ли распрощаться с ним, если оно такое? Обойтись вообще без него? Как ты на это смотришь, а, дружище?

Обычное февральское утро. Над океаном идет снег.

Годзилла спускается на пляж ровно в пять утра. До сегодняшнего дня он старательно прятался от людских глаз. Компьютер, который теперь осматривают полицейские, он выключил прямо перед тем, как выйти из дому.

Он направляется к воде. Сначала идет вдоль стены набережной, потом останавливается и пристально вглядывается в океан. Потом поворачивает от бетонной стены и начинает медленно идти вперед. Вода покрывает ему лодыжки, потом доходит ему до бедер, потом до пояса, а когда покрывает плечи — он начинает плыть.

Годзилла плывет не оборачиваясь. Он не вернется.

Я стою и смотрю на него, но он об этом даже не подозревает. Я слишком поздно догадался. В любом случае, он уже слишком далеко для того, чтобы кто-то сумел его остановить. Я сам не в силах даже закричать.

Вода ледяная. Каждая волна пахнет смертью. Я вижу, как он медленно, но верно уплывает в открытое море. Он удаляется, правда, пока волны щадят его. Он остается неприкосновенным. Вот он перестал плыть, он позволяет волнам нести себя в открытое море. Течение очень сильное.

Годзиллу уносит в океан.

Я хочу, я всегда хотел жить — он же родился как будто специально для того, чтобы умереть. Но разница между нами сейчас не велика — страх размывает границы жизни и смерти: в трехградусной соленой воде, попадающей в рот, разъедающей раны, при усиленном ветре, на исходе ночи, которая сама по себе нелегкое время, в гуще гигантских водоворотов — смертельно раненный монстр, и он все еще борется за жизнь.

Я не успею его спасти. На пляже нет никого, на океанской набережной нет машин. Пока я сбегаю в дом за полицией — все будет кончено. Мобильный я как назло в это утро не взял с собой.

Вот Годзилла выбился из сил. Он захлебывается. Сейчас его легкие жжет как огнем. Вот волна накрывает его с головой. Теперь другая. Он барахтается, точно пьяный, словно он сошел с ума, и невозможно понять: не то он это от радости, не то от горя.