Кора смотрела на восковые лица белых людей. В музее было всего три живых статистки. Фигуры белых изготовили из гипса, проволоки и краски. В одной из витрин два отца-пилигрима, облаченные в дублеты и панталоны из плотной шерсти, указывали на Плимутский камень[7], а остальные пассажиры «Мейфлауэра» взирали на них с нарисованной на стене фрески. Счастливое окончание отчаянного плавания, приведшего их к заре новой жизни.

В другой витрине была изображена сцена в гавани: белые колонисты в костюмах индейцев-могавков с преувеличенным рвением сбрасывали с борта корабля сундуки с чаем. В разное время люди томились под гнетом оков, тоже разных, но распознать восстание труда не составляло, даже если повстанцы, желая остаться неузнанными, рядились в чужое платье.

Типажи гуляли по залам, как настоящие посетители с билетами. Вот двое первопроходцев застыли на гребне хребта, устремив взоры к простирающейся на запад горной стране, сулящей опасности и открытия. Кто знает, что ждет их там? Но они хозяева собственной жизни и без страха смотрят в будущее.

В последней витрине трое белых в почтительных позах вручали краснокожему индейцу свиток пергамента; открытые ладони символизировали готовность к переговорам.

– А это что такое? – спросила Айcис.

– Это настоящий вигвам, – ответил мистер Филд. – Нам хотелось в каждой витрине воссоздать какой-то эпизод, связанный с историческим опытом американского народа. Правду о судьбоносной встрече знает каждый, но когда человек видит это собственными глазами…

– А спят где, внутри? – перебила Айcис.

Мистер Филд терпеливо все разъяснил, после чего типажи вернулись в свои витрины.

– Ну, шкипер Джон, что скажешь? – спросила Кора воскового капитана. – Веришь ты, что так происходила эта историческая встреча?

В последнее время, чтобы создать у публики ощущение некоего театрального действа, она частенько вела беседы с манекеном. Краска на его щеках облупилась, обнажив серую восковую основу.

Чучела волков, закрепленные на стояках, вряд ли врали. И все эти муравейники и минералы тоже не лгали. Но «белые» витрины по количеству несоответствий и неточностей ничуть не отличались от Кориных обиталищ. Не существовало на свете похищенных работорговцами туземных мальчишек, усердно драивших палубу, как не существовало белых похитителей, ласково трепавших их за усердие по затылку. Вместо шустрого негритенка-юнги в ладных кожаных сапожках, которого она изображала, тут полагалось быть закованному в цепи мальчику, ползающему в трюме по собственным нечистотам. Рабский труд на плантации чисто умозрительно мог включать сидение за прялкой, но по большей части предполагал совсем иные вещи. История не знала случаев, чтобы пряха падала замертво за прялкой или чтобы за колтун ее запороли до смерти. Только почему-то об истинном мироустройстве никто говорить не желал. И слушать тоже. И уж конечно менее всего в слушатели годились белые улюлюкающие и ухмыляющиеся чудовища с сальными рылами, приплюснутыми к стеклам витрин, за которыми сидела Кора. Правда оказывалась выложенным на витрину товаром, который, пока никто не видит, чьи-то руки красиво раскладывают, потом меняют на другой, столь же манящий и недосягаемый.

Белые пришли на эту землю в поисках лучшей доли. Они бежали сюда от тирании хозяев, совсем как бегущие с плантаций негры. Но почему-то идеалы, которые они исповедовали, предназначались только им одним. На плантации Рэндаллов Коре не раз доводилось слышать, как Майкл декламирует Декларацию независимости, его голос гремел по деревне подобно гневному загробному гласу. Слова, по крайней мере большую их часть, Кора не понимала, но «самоочевидную истину, что все люди созданы равными», усвоила на совесть. Тем паче что белые, которые это написали, тоже, выходит, не понимали, что пишут, раз «все люди» не относилось действительно ко всем людям. Раз эти люди забрали себе то, что принадлежало другим, и осязаемое, например землю, и неосязаемое – свободу… Земля, которую она с таким трудом возделывала, принадлежала индейцам. Ей в память врезались хвастливые россказни белых о том, как вырезали женщин и детей, чтобы удушить будущее индейцев во младенчестве. Они любили порассуждать о пользе такой резни.

Краденую землю для них возделывали краденые руки. Это была машина, которая не останавливалась, ее вечно голодное нутро жадно требовало новой крови. А с помощью операций, которые подробно описал Коре доктор Стивенс, белые стали красть будущее. Потому что лишить человека ребенка значит украсть у него будущее. Просто вспороть женщине живот и вырвать оттуда это будущее, истекающее кровью. Безнаказанно истязать ныне живущих, а под конец лишить их надежды на то, что когда-нибудь их потомкам будет полегче.

– И что, шкипер Джон, скажешь, я не права? – спросила Кора.

Порой, если она резко поворачивала голову, ей казалось, что восковая кукла лукаво подмигивает в ответ.

Прошло несколько дней, и как-то вечером Кора вдруг заметила, что в 40-м корпусе не горит ни одно окно, хотя ложиться спать было слишком рано. Она спросила соседок, в чем дело.

– Всех отправили в больницу, – был ответ. – На лечение.

Ночь накануне того, как Риджуэй объявил войну Южной Каролине, Кора коротала на крыше Гриффин-билдинга, пытаясь разглядеть вдали плантацию Рэндаллов. До встречи с Цезарем и Сэмом у нее был целый час, и ей совсем не улыбалось ерзать на кровати под стрекотание соседок по дормиторию.

В прошлую субботу, когда закончились занятия в школе, человек из обслуги Гриффин-билдинга, беглый негр с табачной плантации, рассказал ей, что дверь на крышу не запирается. Подняться туда было несложно. Мартин, так звали парня, объяснил, что, если Кора побаивается белых с двенадцатого этажа, которые, увидев ее выходящей из дверей лифта, могут привязаться с расспросами, надо просто пойти по лестнице до самого верха.

Это был ее второй послезакатный визит. Высота кружила Коре голову, хотелось подпрыгнуть и схватить руками клубящиеся над головой сумрачные облака. Мисс Хендлер рассказывала в классе про египетские пирамиды – удивительное порождение рабского труда и пота. Неужели пирамиды еще выше, чем Гриффин-билдинг? Фараоны, наверное, сидели на самом верху и обозревали свои владения, ведь стоило подняться на определенную высоту, как все окружающее начинало казаться мельче. Внизу, на Мейн-стрит строились трех- и четырехэтажные дома. Кора ежедневно ходила мимо. Конечно, ни один из них пока не мог сравняться с Гриффин-билдингом, но придет время, и по всей округе вырастут братья-сестры гигантской башни. Всякий раз, стоило ей дать волю мечтам, и ее будоражили картины будущего города.

К востоку от Гриффин-билдинга лежал «белый» район с жилыми домами и новыми объектами вроде расширенной городской площади, больницы и музея. Кора посмотрела на запад, где находились корпуса «цветного» дормитория. С такой высоты казалось, что красные кирпичные коробки мощными рядами надвигаются на лесную чащу, тесня ее. Наверное, тут когда-нибудь на еще не проложенной улице встанет ее маленький домик. Где он будет? Вот она укладывает сына и дочку спать в детской на втором этаже. Она пытается рассмотреть лицо их отца, расслышать имена детей, но тщетно. Воображение не дает ответа. Потом она, прищурившись, переводит взгляд на юг, где земли Рэндаллов, только что там разглядишь? Ночь окутала юг тьмой.