Я быстро прошла по газону, грубо разрушив белый покров инея, и углубилась в лес, освещенный уже совершенно проснувшимся злым утренним солнцем. У воздуха был металлический привкус, привкус ожидания. Я побежала, распугивая белок и сонных птиц, и замедлила шаг, только когда увидела впереди свою скамейку. Я уселась на нее, дрожащими руками достала из кармана жестяную банку, содрала красную изо ленту, открыла крышку и заглянула внутрь. Там не было ничего, кроме маленькой горстки пепла. Даже запаха мяты не осталось, только пепел. Никакая молитва и даже песня не приходили мне в голову, и я просто рассыпала его ставшую пылью жизнь по земле.

— Пожалуйста, найди его, — попросила я. — Пожалуйста, найди Чарли.

Утром 23 декабря, холодным и пасмурным, всю деревню разбудила новость о том, что небольшое рыбацкое судно разбилось о скалы у острова. Мы с родителями наблюдали за поисками с берега. Мать захватила с собой термосы с чаем и теплые булочки для спасателей и любопытных. Стая чаек зловеще и хищно кружилась над одним и тем же местом, и это кружение вызывало мучительное чувство обреченности.

Обратно мы возвращались в мрачном молчании, лодка подпрыгивала на темно-серых набухших волнах. Мы привязали ее к причалу и по газону направились к дому. Навстречу нам бежали Нэнси и брат, они размахивали руками и что-то кричали.

Телевизор был включен, когда мы влетели в гостиную, и мать сразу же начала плакать. Он выглядел потрясенным, но был все тем же, хорошо знакомым нам Чарли. Длинные грязные волосы висели сосульками, а глаза глубже запали в глазницы, как будто пытались там спрятаться. Никаких интервью не было. Вместо этого его закутали в одеяло и затолкали в машину, подальше от камер. Никаких подробностей о похищении не просочилось в прессу, хотя много позже мы узнали, что из рук в руки перешел миллион, и сумма покачалась нам справедливой. Он опять исчез из нашей жизни, но на этот раз не из нашей памяти. Бывало, кто-нибудь поминал его имя, а на лицо моего брата вернулась улыбка, и мало-помалу он стряхнул с себя то безрадостное оцепенение, которое несколько лет держало и заложниках его. Теперь он был свободен, и новые надежды вошли в его жизнь.

Рождественское утро. Я выглянула в окно, подумав на минуту, что это белый снег покрывает наш газон, но снег оказался туманом, который на моих глазах медленно скатывался к реке. На цыпочках я спустилась в гостиную и увидела подарки, сложенные под елкой. Вчера вечером топили камин, и в воздухе все еще немного пахло дымом; этот запах будил аппетит, и я подошла к столу, чтобы посмотреть, не осталось ли там пирога с морковкой и мясом и хереса. Один из бокалов был наполовину полон, и я большим глотком допила сладкое вино.

Потом я отправилась на кухню, чтобы поискать остатки печенья, но вдруг остановилась, потому что краем глаза заметила какое-то движение на газоне. Там был кто-то крупнее белки или птицы. Я быстро натянула старый отцовский свитер, висевший у двери, сунула ноги в резиновые сапоги и вышла наружу, в холодное зимнее утро. Над газоном все еще стлался туман высотой мне по колено, и разглядеть что-нибудь в нем было непросто. А потом я увидела его. Он выпрыгнул из тумана и замер ярдах в десяти от меня. Его заостренная голова и каштановая шерстка были так хорошо мне знакомы, и эти длинные лапы, и хвостик с белым кончиком.

— Я знала, что ты вернешься, — прошептала я и сделала шаг к нему, но он тут же прыгнул в сторону.

И я вдруг поняла. Это был договор, такой же, как заключил мой брат: я здесь, но я не твой; и кролик поскакал к лесу и исчез быстро, как прерванный сон.

Началось новое десятилетие, а у моих родителей наконец появились гости, которые возвращались к ним год за годом и которые были чем-то похожи на нас: тот же коллаж из полезного и непрактичного, вдохновенного и будничного.

Мне часто приходило в голову, что нормальные люди никогда у нас не задерживались — в лучшем случае на один день, за который им все становилось ясно. Мать любила эти сезонные колебания состава нашей семьи, приливы и отливы знакомых людей, приносивших в наш дом новые рассказы и новые радости как раз в тот момент, когда устоявшийся быт начинал напоминать плесень. Наша жизнь теперь была похожа на море; дружба, деньги, бизнес и любовь — все менялось вместе с временами года.

Впервые я увидела мистера Артура Генри ясным летним днем: он шел по деревне, оставляя за собой шлейф из перешептываний, разинутых ртов и сплетен. В тот раз на нем были льняные брюки-гольф, рубашка в синюю и желтую полоску и огромный бело-розовый галстук-бабочка в горошек. В одной руке он держал трость, а в другой — газету, которой то и дело отгонял ос, привлеченных сладким цветочным ароматом, источаемым его бледной кожей. Довольно долго я шла за ним и наблюдала, как он бесцельно прохаживался по причалу среди ловцов крабов и паромщиков. Наблюдала, как он ненадолго смешивается с группками родителей, которые, вместо того чтобы держать за руки детей, держали сигареты и кружки пива. Он принадлежал к другому, более изящному времени, но при этом относился к современности с откровенным любопытством и симпатией, чем совершенно очаровал меня. Потом по пути нам попался павильон с аттракционами, и жажда сыграть в пинбол оказалась сильнее: я неохотно прекратила слежку и предоставила ему возможность закончить прогулку в одиночестве.

В следующий раз я увидела его в лесу. Он громко говорил сам с собой (читал Шекспира, как выяснилось позже) и, будто престарелый эльф, танцевал за зеленой завесой из веток. Это был танец, не предназначенный для чужих глаз, его движения были странными, порывистыми и молодыми, совсем не рассчитанными на внешний эффект. Одет он был так же, как в прошлый раз, только в руке вместо трости держал зеленую веточку, и на ногах вместо лакированных полуботинок были удобные спортивные туфли.

Мне стало стыдно подглядывать из-за кустов за человеком, считающим, что он один, поэтому я решительно шагнула вперед.

— Доброе утро, сэр. — Я первой протянула ему руку.

Он прервал пируэт, улыбнулся и пожал ее:

— Доброе утро, юная леди.

Вблизи он выглядел старше, но все-таки не очень старым: лет шестьдесят, наверное: его кожа светилась ухоженностью и отблеском былого тщеславия, с которым он наверняка когда-то смотрелся в зеркала.

— Мне нравится, как вы одеты, — сказала я.

— Спасибо, это очень мило с вашей стороны.

— Это мой лес.

— В самом деле? Значит, я вторгся в чужие владения, а потому покорнейше сдаюсь на вашу милость.

Я хихикнула. Мне еще никогда не встречался человек, говоривший столь изысканно, и я подумала, что он, возможно, поэт; мой первый.

— А где вы остановились? — спросила я, усаживаясь на свою скамейку.

— В чудном маленьком отельчике на той стороне реки, — ответил он и сел рядом со мной, все еще тяжело дыша после своих танцев.

Я кивнула, делая вид, что знаю, о каком отеле идет речь.