Хорошо помню и няню Елизавету Ивановну, строгую солидную даму в очках. Сама она выросла в детском доме, и у нее не забалуешь. Она могла хорошенько взгреть даже моих подруг по играм во время прогулки. Но при этом она никогда не обижала меня и была очень справедлива. На все мои «хочется» у нее был один ответ: «Хочется – перехочется, перетерпится». Обычно так и происходило. Очень, на мой взгляд, правильная жизненная установка.

К понятию «дом» тогда вплотную примыкало такое явление, как «дом мамы Ани». Мама Аня – это мамина мама. И когда я родилась, она была еще совсем молодая и не захотела, чтобы ее называли бабушкой. Вот и стала мамой Аней. Потом, спустя лет двадцать, когда у нее народились правнуки, мама Аня стала требовать для себя почетного звания «бабушка». Но было поздно. К тому времени уже и родные дети звали ее исключительно мамой Аней.

У мамы Ани я сразу становилась такой девочкой-девочкой. С бабушкой жила тогда ее младшая дочка Наташа – совсем юная девушка, и вот она-то бесконечно наряжала меня, расчесывала, брала с собой на свидания. В бабушкиной квартире спала я на большой двуспальной кровати вместе с мамой Аней. И каждый вечер она мне рассказывала прекрасные сказки, длинные, с запутанными сюжетами и обязательными принцессами. Я слушала бабушкин ночной сказочный шепот, ветер, врываясь порывами в приоткрытую форточку, шевелил белые тюлевые занавески, таинственно мерцал в свете фар проезжающих на улице машин огромный лакированный шкаф напротив нашего ложа. Мама Аня любила меня так сильно, что рядом с ней и только рядом с ней я чувствовала себя настоящей сказочной королевой. Напяливала на себя ее чудесные шелковые комбинации, накручивала на шею и руки многочисленные бусики и часами зависала у трехстворчатого зеркала.

Мама Аня

Когда к бабушке приходили гости, я танцевала цыганочку и пела песни. Именно в том доме на Кутузовском проспекте расцветали пышным цветом все мои таланты. И никогда больше в жизни я не была так восхитительна, таинственна и соблазнительна, как там. Когда в красной в черных кружевах комбинашке я стояла перед зеркалом, я знала точно: весь мир лежит у моих ног. И бабушка – лишь одна из тех, кто сражен наповал моей невиданной красотой. Потом я, увы, потеряла это высокое и во многом истинное чувство, а вот мама Аня до самого своего конца не уставала мне рассказывать, как я прекрасна. Может, так было потому, что я была очень на нее похожа?

Но самая развеселая жизнь была тогда, когда мне удавалось освободиться на время от всех родственных связей и сбежать на волю в окружении таких же отвязных малолетних дикарей. Такое случалось только летом, в пансионате на Клязьме. Там была огромная охраняемая территория, и родители отпускали меня одну гулять. Как я помню это восхитительное ощущение самости, полноту своего включения во все вокруг!

Сейчас ничего подобного со мной уже не происходит. Я все время при чем-то или при ком-то. Дети, работа, готовка, уборка. Постоянно прилагаюсь к чему-то. А тогда ветер свободы в ушах, быстро перебираешь тоненькими ножками, чтобы скрыться от всевидящего ока родных. И вокруг столько всего! Можно собирать и жевать заячью капусту, ползать в кустах, наблюдая за муравьями, пытаться проникнуть в подвал корпуса или, напротив, на чердак. Никаких страхов и ограничений. Весь мир твой.

Однажды муж маминой сестры Игорь, возвращаясь берегом Клязьмы с работы в пансионат, увидел, что я с восторгом прыгаю на доске многометровой вышки для прыжков в воду. Позеленев от ужаса, он подбежал поближе и стал кричать, чтобы я спустилась. Ага! Ищи дурочку! Я раскачивалась все сильнее. Игорь тогда в последней надежде быть услышанным проорал мне о том, что только что он видел моих родителей и они сказали ему, какой чудесный сюрприз приготовили для своей дочки. Через пять секунд я была на земле. А еще через две меня тащили за ухо домой, применяя в качестве весомых аргументов легкие пинки. Коварство взрослых не знает границ!

И именно там, в пансионате, я получила первое признание в любви. Не могу сказать, что оно меня сильно воодушевило: я не знала, что надо делать в такой ситуации и чувствовала себя очень неловко. Там же я получила первую роль в детском спектакле. И сразу главную! Я должна была изображать капризного мышонка из известной сказки Маршака. Я долго репетировала, а вот выступить на сцене так и не пришлось: папа увез меня с собой в Прибалтику, к морю.

И вот третья часть моей жизни была государственная. Это когда я посещала госучреждение, называемое «детский сад». Это были тоска и мрак.

Поздняя осень, вечер. Уже темно, мне пять лет, я стою перед зданием своего детского сада и смотрю на окна домов, со всех сторон окруживших его. Окон много, почти все они светятся таким густым желтым светом, и там, за ними, мамы и дети, папы и дети. И я всей душой ощущаю сиротство. У меня пятидневка, я останусь здесь, ночью меня обязательно разбудят и посадят на холодный железный горшок (и это в пять лет-то!), а утром начнется пытка кашей. Не такой, как у бабушки, с вареньем, а мерзкой с комками. А еще у меня плохо получается подпрыгивать в такт, и музыкальная тетенька заставляет меня одну выходить из строя и подпрыгивать перед всеми под дружный смех более удачливых прыгунов. И еще надо все время очень слушаться, а то вчера Шурик ползал перед сном под кроватью и его посадили в сушилку, в темноту…

Я слишком помню детство. Поэтому до сих пор с некоторой настороженностью прохожу мимо детских учреждений. Конечно, у каждого свой опыт, но все же…

Наша общественно полезная жизнь начиналась с садика. Я, например, ходила в ведомственный сад на пятидневку. Это когда ребенка отдают беспечным родителям только на субботу-воскресенье. Ведомственный садик считался большой удачей: кормежка лучше, пригляд внимательнее.

Ну, не знаю, не знаю. Суп с вареным луком был, рыбий жир – полная столовая ложка в каждую глотку ежедневно.

Насчет пригляда тоже не уверена. Я, впрочем, с ранних лет сама за собой приглядывала. А вот мой двоюродный братишка в том же садике сбежал из-под опеки мудрых руководителей-воспитателей.

Их группу в полном составе к зубному повели. Мой умный братик резонно решил, что зубоврачебное кресло не то место, где он хотел бы оказаться, и спрятался в кустах на территории садика. Когда группа, шаркая пыльными сандалями, понуро скрылась за углом корпуса, братишка бросился к воротам. Короче, он смог добраться от Давыдково до Пионерской, будучи четырех лет от роду. Подбежав к родной двери, он стал что есть силы жать на звонок. Из-за двери раздался голос нашей прабабушки: «Хто там?»