и Зощенко «О журналах «Звезда» и «Ленинград», которое буквально раздавило Анну Андреевну, а потом появилось об опере Мурадели «Великая дружба». По идее это было постановление против формализма в музыке, и формалистами были названы самые великие композиторы: Шостакович, Мясковский, Прокофьев, Хачатурян и мой учитель Шебалин. Но назвали это постановление «Об опере Мурадели в Большом театре», не называть же «против Шостаковича». Мурадели как раз не пострадал. Получилось, что из обыкновенного среднего композитора, у которого было несколько удачных песен, сделали знаменитого не только на всю страну, но на весь мир человека. Он потом так и говорил везде: «Историческое постановление ЦК партии против моей оперы…»

– Ничего себе пиар!

– Да уж… Другим пришлось гораздо хуже. У Шебалина отняли два года полноценной жизни, ему запретили преподавать. У него произошел инсульт и паралич правой стороны. Свою знаменитую оперу «Укрощение строптивой» он писал левой рукой. Представляете, что такое написать громадную партитуру оперы левой рукой?! По сравнению с ним мы все невежи и лентяи. Меня приглашал на свой курс Шапорин, но я осталась верна Шебалину.

– Александра Николаевна, а что такое цензура в музыке? Ведь звук не может нести конкретного смысла?

– Это была музыка, которую они (большие партийные начальники) не понимали, а они были убеждены, что они и народ – единое целое и раз им непонятно, то и народу не нужно и вредно.

– А вы с Николаем Николаевичем попадали под цензуру?

– Еще как! У нас даже была мысль сделать концерт из песен, которые запрещали при советской власти. Там бы оказалась песня про Ленина. Она называется «Ильич прощается с Москвой»… – рассказывает уже Николай Николаевич. – Это песня о его последнем приезде в Москву, когда Ленин был совершенно больной и приехал на сельскохозяйственную выставку. Он тогда практически уже не разговаривал. В песне были вполне приличные строчки: «А перед ним идут воины, солдаты, они идут в далеком сорок пятом, он машет им слабеющей рукой, Ильич прощается с Москвой». Но нам сказали: «Ильич никогда не прощался с Москвой, он всегда с нами». И хотя песню спела Людмила Зыкина, в эфире она не была никогда.

– Сегодня цензуры вроде бы нет, но ситуация с эстрадной песней стала только хуже. Чем это объясняется?

– Как это – нет цензуры! Сейчас она гораздо хуже. Сейчас это цензура денег.

Вот Микаэл Таривердиев еще десять лет назад предсказал, что песня в будущем разделится на две неравные части. Меньшая и лучшая уйдет в Большой зал консерватории, а большая и худшая – в кабак.

У нас было несколько популярных песен с Микаэлом, и я ему говорил: «Давай отнесем на «Доброе утро». Он отвечал: «Коля, понимаешь, в чем дело, можно, конечно, отнести, но ты там можешь оказаться в очень дурной компании»… Там действительно шла развлекаловка, основой программы стал абсолютно легкий жанр, на грани халтуры, а Микаэл всегда говорил: «Надо своим искусством служить народу. Служить! Но не обслуживать». Сейчас обслуживание стало главным музыкальным форматом. Обслуживание, а не служение.

– Музыкальный формат. Александра Николаевна, вот вы легендарный композитор, автор песен, которые стали нашей историей, которые пели вчера, поют сегодня и будут петь завтра. Скажите, что такое неформат?

– Это вежливая и краткая форма отказа. Но в действительности это иезуитское понятие. Вам ничего не объясняют. Ну, скажем, у исполнителя плохой голос или где-то ошибка в мелодии… вам просто говорят: «Неформат» и все. Дальше это не обсуждается. В итоге есть десять исполнителей, которые кочуют по всем центральным каналам, композиторы и авторы текстов – везде одни и те же. Вот они и есть – формат.

– Музыка у тех звезд, кто удержался в эфире, хорошая или плохая?

– Чаще всего равнодушная. Настоящая музыка – это ведь не просто набор гармоничных звуков, у нее всегда есть цель. А какая сегодня цель?

– А то, что сейчас называется хитом?

– Хиты можно моделировать. Продюсеры этим как раз и занимаются.

– Раймонд Паулс в одном интервью заметил, что, дескать, ничего не понимает в сегодняшней музыке и просто не может такое писать.

– Паулс – чудный! – улыбается Пахмутова. – Он как раз все может, не хочет просто. Сегодня такой шоу-бизнес, что лучше, как говорится, от греха подальше. Я, например, стремлюсь сегодня больше работать в жанре инструментальной музыки.

– Александра Николаевна, а можно написать такую музыку, чтобы под нее можно было исполнять даже текст телефонной книги?

– Можно. Сыграть и спеть можно все. Но не нужно. В хорошей песне не только хорошая музыка, должен быть хороший текст.

– Хороший текст песни – это уже вопрос к поэту. Николай Николаевич, Пушкин в свое время завидовал Грибоедову, потому что «Горе от ума» растащили на цитаты, а он считал это наивысшим признанием таланта. Тексты ваших песен тоже цитаты: «нам не жить друг без друга», «опустела без тебя земля», «первый тайм мы уже отыграли», «птица счастья завтрашнего дня», «самое главное – сказку не спугнуть», «знаете, каким он парнем был» и так далее. То есть, апеллируя к Пушкину, вы ничем не хуже Грибоедова. У вас тексты рождались сразу или в мучениях? И что пишется раньше – текст или музыка?

– Быть может, мои тексты такие цитатные по той причине, что я сам без ума от Грибоедова. Когда мне было девять лет, бабушка даже водила меня к Кащенко, в клинику, потому что я выучил наизусть все «Горе от ума» целиком. Я его до сих пор помню от слова до слова. Конечно, это хорошо, когда в момент создания песни рождается фраза, которая потом становится крылатой, но найти такую нелегко. Скажем, мы задумали с Алей написать песню про Гагарина. Сидели, думали: а вот каким он был? Что про него люди знают? И вдруг сама собой легла фраза: «Знаете, каким он парнем был». По-разному случается рождение песни: иногда первой появляется мелодия, иногда текст; бывает, стихи сразу ложатся, а иногда и нет. Скажем, текст к песне «Мелодия» я писал год, успел за это время выпустить три поэтических сборника.

– А когда кто-нибудь из вас работает с другим автором, ревности не возникает?

– Никогда. Наоборот, скажем, я показал Але стихи Юлии Друниной «Ты рядом, и все прекрасно». А однажды в журнале «Юность» было напечатано несколько стихотворений Риммы Казаковой. И одно называлось «Песня», его как-то все увидели, а «Ненаглядный мой» – нет. Я сказал