– Скорее! СЮДА! ИДЕМ!

ХЛОП!

Первый удар возвращает меня к реальности.

Джоэль визжит, как щенок.

Затем слышится резкий вдох. Обычно во время порок Джоэль не издает ни звука. Дыры в разделочной доске делают свое дело, как и хотел Тайтус.

Публичные избиения – вещь коварная и эффективная. Большинству детей, таких как я, труднее смотреть на это, чем быть самим выпоротыми. Рядом со мной сидит Сафира, ее выпустили из изоляции ради представления. Повязки на ее обваренной руке ярко-оранжевого цвета и воняют испорченным мясом. А может быть, пахнет потому, что ей нужно сходить в туалет в ведро – меня бы стошнило, не будь я так сильно напугана.

ХЛОП!

– Нет, нет, нет! Пожалуйста! НЕТ! – плачет Джоэль.

Двоим взрослым приходится держать его, так сильно он уворачивается.

Я не могу смотреть; хотела бы я закрыть глаза. Но нам не разрешают так делать, и отворачиваться тоже не разрешают. Мы должны присутствовать при порках и смотреть – они хотят, чтобы мы помнили.

Мы будем помнить.

Я никогда не забуду этого.

* * *

Позднее в тот же день я застаю Джоэля в одной из ванных комнат, со спущенными штанами, в попытках залатать свои раны. Ни в одном из туалетов нет замков на дверях, это не разрешается. Я замечаю ушиб на ягодице, такой сильный, что кожа треснула. Его задница выглядит мраморной, но «полосы на камне» – это кровоточащие трещины. Я закрываю дверь, прежде чем нас застанут здесь.

На следующий день против нас применяют новую тактику.

«Отныне порядок наказаний будет другим. Мы заметили, что некоторые из вас таят обиду против лидеров, руководящих порками. Что неправильно, поскольку порки есть проявление любви и исходят от Господа. Однако чтобы облегчить ситуацию для лидеров, теперь наказанных будут пороть индивидуально, и у них будут завязаны глаза».

Я рада новостям – никогда не хочу больше смотреть на то, как они делают такое с моим братом.

Но с их стороны глупо думать, что мы не узнаем, кто бил нас, лишь потому, что нам завяжут глаза. У каждого лидера есть свой синяк-подпись. Квадратная пряжка ремня – это Джуд. Мэри Малайзия любит использовать хлыст, от которого остаются полосы как у тигра. Тайтус использует крупную лопатку, от нее по коже шире распространяются синяки и царапины.

Фиолетовые и красные рисунки на наших телах – свидетельства того, что они делают.

Итак, сегодня, когда я вхожу в комнату для порки, в ней нет ни группы наблюдающих детей, ни Сафиры с ее воняющей рукой, ни братьев и сестер, которым было бы больно от того, что меня избивают плетью. Только трое лидеров, розга – и повязка.

Впервые за долгое время кто-то смотрит мне прямо в глаза, чтобы заговорить со мной. Это потрясает едва ли не сильнее, чем вид повязки.

– Ребекка, тебе известно, почему ты здесь?

Я киваю.

– Ты знаешь, что нам от этого гораздо больнее, чем тебе?

Я киваю опять.

– Смотри мне в глаза. Позволь мне увидеть твою улыбку. Ты все еще любишь меня?

Я улыбаюсь, я киваю.

И в комнате делается темно.

* * *

Девять месяцев, как я в программе «Виктор». Девять месяцев прошло с тех пор, как я говорила с кем-то, с тех пор, как я высовывала язык, девять месяцев с тех пор, как я слышала звук моего собственного смеха.

Девять месяцев с тех пор, как я стала невидимой.

Я приседаю на лестнице, хватаюсь за совок и щетку. Выметаю пыль из всех щелей, она скатывается маленькими серыми шариками, попадает в глаза. Лестница пахнет почти приятно. Это не самая плохая работа – лучше, чем уборка ванных. Гадость. С лестницей можно справиться быстро, притом есть возможность слегка пошуметь. Здорово иногда издавать какие-то звуки – пусть даже это всего лишь стук щетки, швабры или гудение пылесоса.

На площадке надо мной слышны приглушенные голоса. Несколько детей разговаривают, обсуждая что-то. Конечно, я не должна подслушивать, поскольку это тоже считается общением. Но я подслушиваю, тщательно выбирая момент, когда стукнуть щеткой, чтобы казалось, будто я очень, очень занята.

БАЦ, БАЦ, БАЦ.

«Новые Лидеры», «несколько новых подростков», «Крис Скотт возвращается». Щетка падает у меня из рук. Сердце колотится. Крис? Возвращается? Я не видела его с того дня, когда они объявили, что тут будет дом подростков. От волнения перед глазами туман.

Крис возвращается. Мой защитник. Мой брат. Крис ВОЗВРАЩАЕТСЯ!

Я поднимаю щетку и принимаюсь стучать по лестнице.

Продолжая выметать пыль, я думаю о том, через что Крису пришлось пройти, сколько раз его пороли, сколько неприятностей он себе нажил. Перед мысленным взором возникает картинка: Крис стоит перед лидерами и называет их «сукиными сыновьями».

К тому времени, как я добираюсь до нижней части лестницы, я уже уверена, что он возвращается, чтобы спасти меня. В моих фантазиях нет никакой логики: если бы речь шла о чем-то подобном, никто в нашем доме, тем более дети, не знал бы об этом. Не важно. Мое сердце жаждет, чтобы Крис меня спас. Я представляю, как мы вдвоем убегаем вверх по подъездной дороге, по тому шоссе, что ведет к тому городу. Вижу, как Криса переполняет гнев, когда я рассказываю ему о том, как со мной обращались. Я все ему расскажу. Все абсолютно. И о маме и папе тоже, как они не говорили со мной с того дня, как он уехал. О том, как ненавижу лидеров, и конский корм, и весь этот лагерь.

Кто знает, что он тогда сделает?

Я принимаюсь за разработку плана; нужно вести себя умно, нельзя кидаться к нему, едва он появится. Крис тоже в программе «Виктор». Надо дождаться подходящего момента; какое-то время вести себя трусливо.

Я поверить не могу, что он в самом деле возвращается.

* * *

Доли секунд, секунды, минуты и часы проходят словно в замедленной съемке; люди движутся в фокусе и вне его в кадре липкого бесконечного дня. Темнеет. Криса все еще нет. Я поражена, не может этого быть. Внутри поднимается желчная ярость на глупых детей на лестнице, на дурацкий ползущий улиткой день. И я реально зла на себя – идиотку.

Зачем я позволила себе поверить, что он скоро приедет? Дура. Вот именно поэтому и нельзя подслушивать.

Приходит время ужина. Мы выстраиваемся в линию и раскладываем по тарелкам картофель и печень. Не уверена, отдает ли печень металлическим запахом, или все дело в ржавчине от кастрюль. Усевшись в конце стола, я сосредотачиваюсь на том, чтобы смотреть только вниз, на мою еду.

– Я бы хотела сказать несколько слов! – На лестнице, ведущей в столовую, появляется Мэри Малайзия. Стоя там, она кажется выше, к чему всегда отчаянно стремится. В действительности она такая же маленькая, как я, что не мешает ей быть одним из самых жестоких Лидеров в стране, прославившихся своими зверствами.