– Перестань, – сказал он.

– Что?

– Быть таким… правильным. – Атли смотрел в сторону двери. – Показывать, что ты лучше меня.

– Атли, я не…

– Что? Не такой жестокий? Не такой бесчувственный? Думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня каждый раз, когда я говорю что-то, что тебе не нравится? Когда говорю что-то о твоих дружках-чернокнижниках? А когда я пошёл в темницу к Ярославе? Думаешь, я не вижу твоего… разочарования? Твоей жалости, твоего…

– Атли, я вижу, что ты расстроен… – Лель сделал шаг навстречу.

– Ни черта ты не видишь! – Атли махнул рукой, проводя между ними невидимую черту. – Не делай вид, что знаешь меня, что понимаешь мои чувства! Ты ни черта не понимаешь!

– Атли, что с тобой происходит? – Лель коснулся его груди.

Атли вздрогнул, сгрёб Леля за рубаху, так что от натуги затрещали нитки, и притянул к себе. Лель не испугался, только коротко выдохнул и накрыл кулак, что вцепился в ткань, своими ладонями.

– Скажи, почему тебе больно, – прошептал он, с нежностью заглядывая Атли в глаза. И этот взгляд стал последней каплей.

Атли зарычал зверем и впился губами в губы Леля. Поцелуй вышел коротким, болезненным и жадным. Лель упёрся ладонями в грудь принца, отстраняясь.

– Атли… – выдохнул он, но Атли не дал ему договорить и с размаху повалил на кровать. Деревянные опоры затрещали, но выдержали. Атли рванул ворот рубахи, и его зубы сжали нежную кожу на шее Леля, рука подняла подол, в поисках шнуровки штанов.

– Атли, нет. – Задыхаясь, Лель попытался выбраться, но Атли прижал его сильнее. Лицо целителя было пунцовым, а взгляд наконец растерял нежность. Наконец. Он больше не будет смотреть на него так. Никогда.

Атли снова поцеловал его, приподнялся, чтобы стянуть рубаху, и в этот момент Лель высвободил руку и со всего размаху влепил Атли пощёчину. Боль оказалась резкой и обжигающе горячей. Атли оторопел, тупо глядя на друга.

– Я сказал «нет»! – крикнул Лель, тяжело дыша и растерянно глядя на принца. – Да что с тобой происходит? Просто поговори со мной!

К удивлению Атли, Лель всё ещё не злился. Не смотрел зверем, не появилось в его взгляде ненависти и отвращения. Только непонимание.

– Поговори со мной, – повторил Лель уже тише.

– Я… – Горло сдавило, глаза защипало, Атли обмяк, будто все силы разом покинули его, повалился на кровать рядом с Лелем и закрыл лицо руками. – Прости… Я не знаю… не знаю, что на меня нашло.

Некоторое время в комнате было совершенно тихо, Атли слышал только тяжёлое биение собственного сердца и шелест дыхания Леля, который терпеливо ждал.

– Больше всего я боялся стать похожим на своего отца, – наконец выдавил Атли, не мигая глядя в темноту потолка. – И в итоге стал ровно таким же, как он, точной его копией. И каждый раз, когда ты рядом, ты… напоминаешь мне об этом. О том, что я так в себе ненавижу. Не знаю, как это выходит. В такие моменты я ненавижу себя ещё больше.

– Твой отец настолько ужасен? – Зашуршали простыни – Лель повернул голову к Атли. В сумраке его глаза казались бездонными.

– Хуже, чем ты можешь себе представить.

– Странно… – протянул Лель. – Меня ты совсем не пугаешь.

Атли усмехнулся:

– Я буквально только что чуть не взял тебя силой.

– Что ж, я рад, что этого не случилось. Ты остановился, значит, уже не так ужасен, как думаешь.

Атли вздрогнул и отвернулся, вдруг признаваясь себе в том, что так старательно отрицал много лет. От этого отвратительного признания защемило в груди. С трудом он проглотил ком в горле и сказал хрипло:

– В другие разы с другим человеком… я не останавливался.

Лель молчал, а у Атли всё внутри трепетало в страхе перед тем, что целитель в итоге скажет, если вообще заговорит вновь.

– Если чувствуешь перед ним вину, можно начать с извинений, – в итоге проговорил Лель.

– Он меня никогда не простит.

– Возможно.

По щекам Атли побежали слёзы, и он накрыл глаза рукавом.

– Ты не твой отец, Атли, – сказал Лель. – И только ты выбираешь, каким тебе быть. Конечно, это не значит, что в тебе нет и не будет ничего от отца или что ты должен полностью отречься от него. Все мы дети своих родителей, но ещё мы можем выбирать, что от них брать себе, а от чего отказываться. Не пытайся вытравить отца из себя, Атли, возьми то, что твоё, а остальное верни ему.

– Как?

– Отпусти его. Пойми, что ты свободен.

– Как? Поклясться в верности Чернобогу? – хмыкнул Атли.

– Поклясться в верности самому себе. Кто ты? Принц? Капитан? Ворон? Волк? Всё сразу? Разгляди себя. Я не вижу в тебе ничего ужасного, Атли. Я вижу тебя.

– Я боюсь смотреть.

Лель сжал его руку:

– Ты не обязан делать это один.

14 Кролики для лешего

Сорока не любила спускаться в подвал. Леший, скованный зачарованными цепями, безотрывно смотрел на неё пустыми глазницами, на дне которых словно полумёртвые светлячки тускло светились две зелёные точки. Его притащили сюда – в каменную темницу Царских Палат – всего неделю назад, но серебряные цепи опутывали его шею и тонкие, жилистые лапы уже много лет. На ветвистых рогах не было золотых колокольчиков, только обрывки алых лент трепетали на сквозняке да тьма клубилась лохмотьями, укутывая его тело.

Сорока несла ему двух убитых кроликов. Она ни разу не видела, как леший ест, но по возвращении никогда не находила ни кроликов, ни их костей.

Темницу заливало яркое закатное солнце, пробиваясь через небольшое зарешёченное окошко под потолком. Леший, огромный и сгорбленный, забился в угол, но стоило Сороке переступить порог, два светлячка в провалах глазниц тут же обратились к ней.

Сегодня они были не одни. Рядом с лешим стояли Огняна, Завид и сам Зоран. Не желая их беспокоить, Сорока села прямо на каменный пол, скрестив ноги и уложив тушки кроликов себе на колени, и принялась ждать.

Огняна шептала заклинание, приложив руки к груди, к золотой татуировке, что пряталась под одеждой. Она взывала к силе Чернобога, что разливалась в её крови, смешиваясь с магией, к силе, способной покорить и подчинить себе всё живое: зверя, птицу или нечисть. Всё, кроме человека. Заглянуть в мысли, соприкоснуться чувствами – да, но не подчинить. Насколько знала Сорока, такое было не под силу даже Зорану.

– Не работает. – Завид переводил недовольный взгляд с Огняны на лешего и обратно. – Он не желает подчиняться.