- Артур! – вскочила на ноги.

Очнулся! Надо позвать врача! Где медсестры?! Где…

- Сонеч-ка…

Тихий шепот сковывает каждую мышцу. Артур… Он видит не меня, а свою погибшую жену! Зовет ее!

Сердце тяжело ворочается в груди, но я размыкаю губы.

- Да? – и, лишь секунду помедлив, добавляю: - Любимый.

Артур слабо улыбается. Его глаза устремлены куда-то поверх моей головы. Взгляд расфокусирован.

- Ты со мной, - выдыхает на грани слышимости.

В воздухе гремит истошный писк аппаратуры. И мой крик.

Глава 16

Демьян

Убью эту тварь. Живьем закопаю… Сжимаю кулаки и смотрю на Оболенского, не в силах осознать весь размер его сволочизма. Это он сейчас серьезно? Вот прям нигде ничего не чешется?!

Хотя, о чем это я…

- Думаю, у тебя получится подставить Елене Николаевне крепкое мужское плечо. Она сейчас фактически одна, совсем не соображает. Это значит…

- Мне ее в постель тащить? – интересуюсь таким тоном, что Оболенский мгновенно затыкается.

Хмурит кустистые брови, прицокивает языком, пытаясь скрыть растерянность. Но даже в полумраке ресторанной вип-кабинки я вижу, как пульсирует темная жилка на виске.

- Ты женат, вообще-то. На моей дочери.

А, про дочь вспомнил, как мило! Или это все игра, для отвода глаз? Оболенский – тот еще угорь.

- Тогда о каком плече может идти речь? Мне что – серенады под окном петь или психотерапевтом заделаться?

- Вот, - назидательно поднимает палец. - Про психотерапевта – это правильно. Заделайся. Мне сейчас важно, чтобы она пару документов подписала. Ничего особенного – боже упаси, так… гарант дальнейшего сотрудничества.

С кучей условий для самых жирных прибылей.

Знаю я этого обмудка. Прирожденный торгаш, свое не упустит. Он ведь и меня к своей дочке ненаглядной определил не только из благих побуждений. Понимал, что я ишачить буду как не в себя, а заодно Юлию в узде держать. Последнее мне осточертело до крайности. Но за Аленку хотелось придушить голыми руками.

- И ради чего мне стараться? – перехожу на понятный Оболенскому язык.

Пусть думает, что может подкупить сладкими обещаниями. Как несколько лет назад.

- А что ты хочешь? – интересуется в свою очередь.

- Половину.

Оболенский заходится кашлем. Пучит глаза, в грудь себя бьет, а мне, как Станиславскому, так и хочется крикнуть «не верю». Но я продолжаю молчать. Даже стакан с водой ему подвигать не собираюсь.

- Демьян, мы ведь семья, - выдает, наконец.

- Правда? Ну так отпишите мне часть фирмы.

- Я же говорил, как внука увижу – отпишу.

Да, был такой разговор. Последнее время Оболенский этим очень давит. Не знаю, на что рассчитывает. Юлия детей хочет еще меньше, чем я.

А в ушах опять бьются Аленкины слова про выкидыш. И от этого в груди тяжело и горько.

- Треть, - сбрасываю «ценник». – Между прочим, я свои заработанные не только в дом, но и в жену вкладываю.

Которая как бездонная бочка, но об этом благоразумно молчу. Оболенский хмурится, но все же кивает.

- Ладно, по рукам. Только постарайся дело провернуть быстрее.

О, это непременно! Так проверну – до старости не забудет. Я впервые за долгое время позволяю себе улыбку.

Оболенский поднимается и, бросив на стол купюру, выходит. А я остаюсь допивать кофе. Нужно хорошенько обдумать план действий.

Только бы Алена меня не послала…

***

Дома непривычно тихо.

Я сижу, закутавшись в плед и сжимаю в пальцах рубашку Артура.

От нее еле-еле пахнет парфюмом. Чуть резковато, остро… Но за прожитые вместе годы я привыкла к этому запаху. Он стал для меня неотъемлемой частью мужа. Которого теперь нет.

Горло сдавливает спазмом.

Но глаза по-прежнему сухие. Не могу плакать. Может, на похоронах… До боли прикусываю губы, пытаясь осознать, что больше никто не обнимет за плечи и не шепнет «Все будет хорошо».

Никто не защитит, не решит проблемы, не успокоит какой-нибудь забавной историей или обыкновенной прогулкой.

Ради меня Артур соглашался пройтись под дождем, хотя не любил выбираться куда-то в такую погоду. Или посмотреть неинтересный фильм.

Да, у нас было мало общего. Но это не мешало испытывать к друг другу чувства.

Боль в груди расцветает с утроенной силой.

Нет, я не обижаюсь на мужа, что в последнюю секунду он звал не меня, а бывшую жену. Понимаю, насколько сильно бывает прошлое, а со мной – это уже другое. И все же я так хотела проститься. Сказать хоть несколько слов, чтобы он услышал и, может, ответил.

Ведь я теперь не знаю, как быть.

Что мне делать? Где найти сил управлять фирмой и более того – не пустить ее по миру. Я же совсем не начальница. Нет у меня таких задатков! А еще Ульяна… Конечно, с женщиной все было хорошо. И с обеспечением тоже – Артур заблаговременно позаботился перевести деньги на отдельный счет с ежемесячными выплатами. И в случае – как будто предвидел! – смерти одного из биологических родителей, второй брал на себя ответственность заботы о новорожденном.

С губ срывается протяжный вздох.

Я не представляла пока, как возьму ребенка на руки. Что почувствую… Наверное, если бы я сама выносила…

Опять тру глаза, пытаясь прикосновениями отогнать тяжелые мысли.

Надо бы идти в постель и постараться вздремнуть хотя бы пол часа, но не могу. И в желудке свернулся холодный стылый ком.

Мерещится звон медицинских инструментов и резкие голоса врачей. Сумею ли я стать хорошей мамой? И как объяснить дочке про отца? Рассказать, каким человеком он был…

Пальцы мнут белоснежную ткань рубашки.

Так плохо сейчас, что хочется лезть на стену, но я не двигаюсь.

Смотрю на противоположную стену, где висят наши с Артуром фотографии. В полумраке они кажутся черными провалами. Это пугает. И озноб опять бежит по коже волной противных ледяных царапок.

Захлебываясь своим горем, не сразу понимаю, что в дверь звонят.

Встаю и машинально кидаю взгляд на телефон. Но там нет ни одного пропущенного. Странно. Обычно, о визитах предупреждают. А, не важно. Может, кому-то из соседей помощь нужна.

Мы с Артуром неплохо общаемся с… Останавливаюсь, хватаясь за стену, как за спасательный круг. От накатившей боли вздохнуть нельзя – нет больше нас с Артуром. Боже, ну почему я не заставила его лечь на обследование раньше?!

Шумно выдыхаю и все же заставляю себя доползти до домофона.

На воротах видеонаблюдение, да и охрана не пустит в поселок кого попало.