Я чувствую, как кровь стынет в жилах. Обвинение в насилии, доказанное или нет, может поставить крест на карьере. Я предполагаю, что меня незамедлительно отстранят от работы. Эта «нейтральная мера» часто применяется на время проведения расследования.

Разумеется, ее последствия для учителя совсем не нейтральные. Когда кто-то исчезает в одночасье без объяснения причин, мельница слухов в учительской набирает обороты. Хуже всего то, что, подписав соглашение о неразглашении, учитель не может даже защитить себя. Если учителя сплетничают, дети делают то же самое, не говоря уже об их родителях. Я думаю обо всем этом, когда Пол, стоя в дверях, говорит, что днем состоится встреча по поводу выдвинутых обвинений.

К счастью, Пол – разумный человек. Он говорит, что этот мальчик ранее уже выдвигал необоснованные обвинения. Побеседовав с очевидцами, Пол пришел к выводу, что именно моя версия событий соответствует действительности. После встречи он говорит, что не собирается отстранять меня. Размышляя о событиях того дня, я начинаю жалеть ребенка, который, чуть что, видит насилие в любом контакте. Наверное, ему тяжело постоянно сражаться.

Через несколько недель мне передают класс, где учится этот мальчик, и я до конца года готовлю его к экзамену. Мне открывается более мягкая и уязвимая сторона этого ребенка. Его мать умерла, когда он был совсем маленьким, и за свою короткую жизнь он уже испытал насилие. Я мысленно возвращаюсь к Марте и ее угрозам в начальной школе несколько лет назад. Два разных ученика в очень разных жизненных обстоятельствах, но с похожей проблемой, обладают одинаковой способностью вселять в меня страх. Я не могу перестать думать о том, как одно необдуманное прикосновение к плечу могло разрушить всю мою карьеру.

Кэрол Энн Даффи

Один из моих десятых классов считается слабым. Я не люблю это слово и против распределения детей по способностям. Опасность разделения классов на сильные и слабые в том, что успех в таком случае воспринимается как нечто статичное. Попадая в сильный класс, ребенок становится увереннее в себе и стремится к хорошим результатам. Дети, оказавшиеся в слабом, чувствуют, что от них не ждут успеха.

Некоторые школы специально называют классы в честь знаменитых писателей, например Диккенса или Роулинг, но, по-моему, дети достаточно умны, чтобы понять, что их распределили исходя из способностей.

Проблема в том, что я не могу придумать лучшую модель. Вообще мне нравится идея о том, чтобы в одном классе учились разные дети. В таком случае более слабые ученики берут пример с сильных, а те понимают, как им повезло. В конце концов, общество – это всегда люди с разными способностями.

Однако я понимаю, что идея смешанных классов хороша в теории, но ужасна на практике. Когда в классе 32 ученика, отметки которых варьируются от пятерок до двоек, учителю очень сложно сделать так, чтобы способные ученики развивались дальше, более слабые получали адекватную поддержку, а середнячки не оказывались между двух огней. Тем более что делать это придется пять раз в день.

У нашего департамента в каждой параллели есть множество сильных классов, где ученики стремятся к высоким отметкам; несколько средних классов, где учатся дети с разными способностями, и маленький слабый класс, где детям требуется много персонального внимания. Учителям рекомендуется при необходимости переводить детей из класса в класс, чтобы они не застревали там, где им слишком просто.

Мой моральный долг как руководителя департамента – брать самые сложные классы, которые, как правило, слабые. Эти дети часто плохо себя ведут, не включаются в урок и по привычке думают, что не способны учиться и ничего не понимают в литературе. Я получаю удовольствие от попыток изменить их отношение к учебе. Конечно, это не всегда возможно, и чаще я терплю поражение, чем добиваюсь успеха. Но когда это все же удается, испытываю ни с чем не сравнимые радость и гордость.

В этом классе есть мальчик Азад. В отличие от пассивных одноклассников, он живой и заинтересованный. И хоть не все понимает и с трудом выполняет письменные работы, он яркая личность, и мне это очень нравится. Мы с классом разбираем произведения поэта-лауреата Кэрол Энн Даффи, которая, надеюсь, пережила то, что ее стих о преступлении исключили из сборника для экзаменационной подготовки. В тот день мы с ребятами изучаем одно из ее любовных стихотворений.

– А кому из парней она его посвятила? – громко спрашивает Азад.

Я спокойно спрашиваю, почему он так уверен, что Даффи посвятила стихотворение именно парню.

– Азад, Кэрол Энн Даффи состоит в отношениях с женщиной. Такое бывает.

У него падает челюсть. Остальные дети хихикают и толкают друг друга локтями, но я стараюсь изо всех сил, чтобы новость была воспринята максимально сдержанно.

Через год Азад подходит ко мне в коридоре.

– Сэр, я слышал, что та толстая лесбиянка, о которой вы нам рассказывали, умерла.

Я некоторое время молчу, пытаясь понять, что, черт возьми, творится у него в голове.

– Ты говоришь о Маргарет Тэтчер, Азад? – спрашиваю я после нескольких секунд растерянного молчания.

Она умерла накануне, и я не представляю, о ком еще он может говорить.

– Ага, о поэтессе-лесбиянке.

Сделав глубокий вдох, я объясняю, что поэтесса, о которой он говорит, – это Кэрол Энн Даффи. А Маргарет Тэтчер была первой женщиной премьер-министром Великобритании и, насколько известно, не была ни лесбиянкой, ни поэтессой. Я вижу, как крутятся шестеренки в его голове.

– А, теперь понял, – говорит он и улыбается. – Спасибо за объяснение.

Радуясь, что разъяснил значение вчерашней смерти юному Азаду, я продолжаю движение по коридору, но не успеваю сделать и нескольких шагов, как мое удовлетворение прерывает его голос:

– То есть Маргарет Тэтчер встречалась с умершей Кэрол Энн Даффи?

Понятия не имею, как Тэтчер и Даффи пересеклись в его голове, но в очередной раз напоминаю себе никогда слишком не радоваться своим учительским успехам.

Шампанское

Время от времени в Лондон приезжает Зои. Мы подолгу прогуливаемся и вспоминаем свои первые шаги в учительстве. Нам интересно, что стало с теми забавными детьми, которых мы тогда учили. Мы обсуждаем ее лечение, которое проходит хорошо, а еще наши надежды и планы на будущее. Особенно тяжело Зои далось лишение волос. Я помню, как в ветреные дни она заставляла меня подъезжать прямо к главному входу школы, боясь, что ее укладка будет испорчена. Теперь у нее есть разные парики, и она умеет их носить.

Мы вспоминаем, как случайно уехали в Норидж, как Зои неправильно произнесла по буквам слово respect в баре и как упала лицом вниз в коридоре. Еще вспоминаем Лиз, чья болезнь приобрела для нас новое значение с тех пор, как заболела Зои. Отношения Зои и Дэна процветают, и, несмотря на заболевание, она счастлива.

Однажды я приглашаю ее