Раздался тихий стук, и на ее отклик дверь отворилась, и на пороге оказался носильщик с ведром воды, от которой поднимался пар.

— Меня попросили принести вам свежей воды. Миска для умывания, я вижу, разбита?

Маркейл взглянула в сторону комода, у одной стороны которого лежали большие куски стекла, говорившие о том, что кувшин разбит, но миска осталась целой.

Поставив ведро с водой, носильщик переставил миску на подставку и заодно нашел кусок мыла и несколько полотенец.

— Это прочная посудина, мисс, — поцокал он, разложив вещи на подставке. — Думаю, кто бы ни обшаривал вашу комнату, он не смог ее разбить, хотя и пытался. — Он налил в миску горячей воды. — Простите, что так случилось, мисс. Здесь у нас в «Королевском отеле» никогда еще такого не было, даю вам слово.

— Я в этом уверена. Пожалуйста, поблагодарите хозяина гостиницы за воду.

— О, это не мистер Клаббер приказал принести воду, а капитан. Он сказал, что вы на набережной помогали бороться с огнем и захотите помыться. Нужно что-нибудь еще, мисс?

— Нет, благодарю вас. Всего достаточно.

Как только носильщик закрыл дверь, Маркейл быстро сняла платье, сорочку и чулки и, как могла, вымылась. Теплая вода была восхитительна, и хотя вода и мыло щипали ее пораненные руки, Маркейл стоически терпела, а снова почувствовав себя чистой, вздохнула от счастья. Уильям проявил внимание, прислав ей воду, и она не могла понять этого человека: как же он все-таки к ней относится?

Со двора гостиницы донесся шум голосов и стук лошадиных копыт, и Маркейл поспешила надеть чистые чулки и натянуть через голову сорочку. Она как раз завязывала ее, когда внизу на лестнице услышала голос Уильяма.

Быстро закрутив волосы в узел, она шпильками закрепила его и потянулась за платьем. Надев его через голову, она старалась справиться со шнуровкой, когда раздался резкий стук в дверь, и Уильям, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату. Забыв о своих завязках, Маркейл повернулась к нему.

— Черт побери, Уильям! Какой смысл стучать, если ты просто врываешься в комнату?

Его темные волосы были мокрыми, вода каплями капала на накидку с капюшоном — на удивление модную накидку, — а сам он улыбался хищной улыбкой.

— Идет дождь? — спросила Маркейл, потянувшись назад к своей шнуровке и надеясь, что Уильям не заметит, что горловина платья не в том положении, как ей надлежит быть.

— Да. Мы берем твой экипаж, так как он легче и быстрее, чем мой.

— Прекрасно, я… О-ой!

Шнуровка скользнула по ее ободранным ладоням, и Маркейл повернула руки так, чтобы прикасаться к ней только пальцами.

— Так ничего не получится, — сказал Уильям, заметив ее старания. — Тебе нужно по-настоящему взяться за шнуровку.

— Я знаю, но от нее больно рукам.

Пробормотав проклятие, он пересек комнату, повернул Маркейл и принялся шнуровать платье со сноровкой, которой Маркейл от него не ожидала.

Каждый раз, когда руки Уильяма дотрагивались до ее кожи, Маркейл словно ощущала удар, ее кожа вспыхивала, а соски начинало покалывать, как будто он касался их.

— Ну вот. — Закончив свое дело, он подошел к ее стоявшим вещам. — Это все?

— Да.

— Хорошо. Тогда за остальным я пришлю носильщика. — Он вскинул сундук на плечо и, не выдав своих ощущений, только напряг челюсти. — Постон поражен твоей упряжкой. Колчестер не скупится, верно?

— У него склонность делать чрезвычайно дорогие подарки, но, как я тебе уже сказала, упряжку я купила я сама.

Бросив через руку накидку, Маркейл вышла из комнаты.

Уильям догнал ее внизу лестницы. Он выглядел мрачным и… чертовски привлекательным. Даже после всех этих лет, после всей боли и страданий он все еще притягивал Маркейл. Но об этом лучше всего, конечно, забыть.

Проходя мимо Уильяма, она украдкой взглянула на него и отметила его чувственный рот, упрямый подбородок и падавшие ему на лоб темные волосы, делавшие его синие глаза еще более сияющими, а потом, надев шляпу, вышла наружу под легкий дождик.

Послав носильщика за оставшимся багажом, Уильям быстро увел ее из-под дождя в стоявший наготове экипаж, а потом заговорил с Постоном о предстоящей поездке.

Сняв шляпу, Маркейл стряхнула с нее дождевые капли и, положив на сиденье рядом с собой, смотрела окошко экипажа на Уильяма.

Волновала одна мысль, которая не давала ей покоя, как назойливый комар, зудя у нее в голове: как умело он зашнуровал ей платье. Очевидно, за последние годы он завязал много-много шнуровок. Конечно, так. А чего еще она ожидала?

Маркейл знала, что он не станет монахом, после того как она прогнала его — для этого у него была слишком страстная натура, знала, что он будет пользоваться благосклонностью многих женщин, и все же ей было больно увидеть результат этих упущенных лет.

«Эти годы должны были быть моими. Будь моя жизнь другой, а мой финансовый долг менее серьезным, у нас, возможно, было бы… Но мне нельзя об этом думать!»

Нет смысла мечтать о том, что ушло и никогда не вернется. Надев накидку, Маркейл укутала ею ноги, закрыла глаза и откинула голову на высокую подушку.

День был длинным, и она немыслимо устала.

Вскоре экипаж покачнулся, когда Уильям занимал свое место, но, чувствуя грусть и одиночество, Маркейл не открывала глаз, надеясь, что Уильям решит, что она спит.

Закрыв дверцу, Уильям постучал ладонью по крыше коляски. Отправившись в путь, экипаж покинул двор гостиницы и выехал на дорогу, ведущую из города.

Письмо графа Колчестера своей любовнице, мисс Маркейл Бичем, по случаю их первой годовщины.

«Уверен, к этому времени ты успела увидеть подарок. Я знаю, что ты скажешь — что он слишком роскошный, слишком большой или что-нибудь подобное. Но мое дело подарить — и дарить то, что мне хочется.

Так что, пожалуйста, прими этот скромный подарок — в конце концов, это всего лишь коляска. Меня считают законодателем моды, значит, и ты тоже должна быть модной. Неприятная обязанность, но от нее никуда не денешься».

Маркейл проснулась от слепяще-яркого света и мгновенно снова закрыла глаза.

— Боже правый, — пробормотала она, упершись рукой в кровать, чтобы сесть прямо, и от неожиданного довольно резкого толчка едва не упала.

Она схватилась за ближайший твердый предмет — свою подушку, — словно ей грозила смертельная опасность, и в этот момент обнаружила, что эта подушка не такая неподвижная и не такая надежная, и еще она осознала, что ее кровать вовсе не собирается переворачиваться.

Она открыла глаза и поняла, что лежит на сиденье своего экипажа, обхватив руками мужское бедро.

И не просто какое-то мужское бедро, а очень твердое, очень мускулистое бедро. Уильям… Господи, как она здесь очутилась?