шаг отделял его от чудовища. Раздался резкий свист и оглушительное шипенье. Перед глазами Карачакала возникло что-то черное, огромное, оно подхватило его и закружило, как вихрь; небо и земля завертелись перед глазами, он понял, что пробил его последний час.

Перевод В. Смирновой.

СТРАШИМИР КРИНЧЕВ

ЧЕРНЫЙ АИСТ

Аист Косру, поглощенный тяготившей его горестной мыслью, рассеянно слушал царивший вокруг птичий гомон. Пролетая над селом, он не увидел с высоты своего родного гнезда! Куда девался выбеленный известкой дом с высоким балконом, у которого росло раскидистое, потемневшее от времени тутовое дерево? Невыразимая боль ледяным комом легла на сердце старого аиста, притушила блеск его живых темных глаз.

Рядом с ним мирно отдыхала его подруга, белоснежная Бану, неразлучная в бедах и радостях; стараясь утешить мужа, она время от времени ласково поглаживала его своим красным клювом. Оба ждали часа, когда можно будет подлететь поближе к селу и взглянуть на то место, где они провели столько безмятежных дней.

Аистам, опустившимся на Белое поле из небесной синевы, не было числа. Они прилетели из тех краев, откуда по весне дуют теплые ветры, согревая промерзшую землю и вызывая таяние снегов. Безмолвно покачиваясь на своих голенастых красных ногах, они покрывали весь луг, словно пышные белые цветы. Казалось, тысячи этих удивительных птиц собрались сюда для совершения какого-то таинственного религиозного обряда.

Самый старый, всеми уважаемый аист, мудрый Сеавей, гордо уселся на гнилой пень и, бросая по сторонам быстрые, как стрелы молний, взгляды, защелкал своим мощным клювом так властно, что все поле враз смолкло. Дикие утки, бекасы и цапли, которые стайками слетали с болота и галдели вдали, тоже пристыженно умолкли и с любопытством приготовились слушать рассказы своих старых знакомцев о чужедальних странах.

Речь всемогущего Сеавея как всегда была краткой и отличалась глубиной и мудростью. Он славил подвиг своих собратьев, что, обгоняя облака, в знойные дни и безлунные ночи, в бурю и дождь совершили перелет через дальние моря и широкие равнины, окруженные снежными горами.

Безмолвно слушавшие его аисты в ответ восторженно защелкали клювами. Этот своеобразный гимн дружно грянул над притихшим полем — казалось, благоуханный весенний воздух огласил треск бесчисленных кастаньет лихих плясуний или же в такт печатному шагу тысячи солдат загремели барабаны. Это была торжествующая, величавая песнь, которой гордые птицы славили вечную красоту земли и победу своих могучих крыльев.

Наконец стук клювов замер как по команде, и на поле опять воцарилась тишина. Аисты небольшими стайками начали разлетаться в разные стороны. Большинство птиц потянулось на север, а оставшиеся на Белом поле, — среди них был и Сеавей — разбрелись по болоту, сопровождаемые любопытными бекасами и неугомонными цаплями, которым не терпелось выведать у прибывших издалека гостей все новости. Но аисты были утомлены, км хотелось есть, они озабоченно пробирались между высоких камней, осторожно ступая по болотной траве, в которой прятались перепуганные лягушки.

Между тем Косру и его верная спутница Бану спешили долететь до села. Да, они не ошиблись: огонь уничтожил дом Мартина Кувалды, а вместе с домом сгорело и их гнездо! От просторного двора, заросшего бузиной и крапивой, веяло запустением. Только черный лохматый пес Шаро лениво дремал на солнце, да младший сын Мартина острым камешком копал канавку у порога сгоревшего дома. Завидев птиц, Шаро приподнялся на передних лапах, спросонья потянулся, а потом вскочил и радостно завилял хвостом. Мальчик выпрямился, лицо его озарила счастливая улыбка, двор огласился ликующими возгласами:

— Аисты! Аисты!

Косру и Бану уселись на черепичную крышу соседнего строения и с тоской глядели на соломенную кровлю нового, приземистого домишки. Они уже собрались было лететь прочь от этого печального места, как вдруг откуда ни возьмись явился воробей Зизи и что-то зачирикал так быстро, что сперва они ничего не поняли. Зизи родился на вершине дерева над их гнездом, и аисты считали его своим. Немного успокоившись, Зизи стал чирикать более внятно, и аисты узнали о том, как загорелся дом Мартина Кувалды, как ветер раздувал пламя, и вскоре и дом, и гнездо превратились в груды пепла. Конечно же, не все в рассказе воробья было правдой: ну кто бы мог поверить, что такая маленькая несмышленая птичка как Зизи могла поднять в воздух аистиное гнездо, а он твердил, что это было так! Мало того, болтун оклеветал старую сердитую сову Муву, которая уже с трудом ловила мышей и жуков, заявив, что это она из зависти к Косру и Бану ночью подожгла дом Мартина Кувалды…

Но Косру и Бану были птицы мудрые, они не поверили сплетням легкомысленного воробья и занялись поисками места для нового гнезда.

На это ушло не так много времени. До наступления вечера они облюбовали вековой дуб на окраине села, простиравший свои ветви высоко в небо, и принялись собирать в поле и на деревенских усадьбах сухие ветки, чтобы свить гнездо на самой макушке дуба. Не прошло и восьми дней, как умные аисты сладили себе новый дом, прочнее и краше прежнего: они сплели его из прутьев лозы и сухого хвороста, заботливо обмазав глиной, за которой Бану с утра до позднего вечера летала на дальнее болото. Такому гнезду не страшен ни огонь, ни ветер, — казалось, оно выросло на дубе.

Аисты зажили в нем счастливо, а еще радостней стала их жизнь, когда однажды утром Бану громко защелкала клювом и из-под ее широких белых крыльев высунули головки на серо-белых шейках, три крошечных аистенка. Точно праздничный колокольный звон, понеслась нед селом песня, возвещая о рождении новой жизни.

Скоро вернулся с охоты Косру, он принес еще теплый комочек — пойманного зайчонка. Редкая удача! Он передал добычу Бану, приласкал новорожденных, а потом уселся на край гнезда и, вытянув вверх шею, звонко, торжественно защелкал клювом, как бы призывая птиц в это раннее утро разделить их ликование.

И вдруг Косру оборвал мелодию — он вгляделся в аистят и, весь дрожа от волнения и страха, воскликнул:

— Пусть иссохнут все реки и болота, если мои глаза обманывают меня! Ты вывела черного аиста.

Опьяненная счастьем материнства, Бану жмурила глаза на солнце, не слыша и не видя ничего вокруг. Мало ли какие глупости болтает порой Косру! Да и кому может прийти в голову, что такое возможно на белом свете! С тех пор, как Бану себя помнит, ее окружали белые аисты. Откуда же взяться черному аистенку? На совести у нее нет никаких грехов!

К несчастью, на