– Есть вещи, о которых я никому не могу рассказать, даже тебе. Я дала слово твоему отцу. – Пристальный взгляд мамы требует слушать, верить ей. – Я не могу нарушить обещание, Леора. Постарайся меня понять.

– Но папа мёртв! Его больше нет! Твои обещания – пустой звук! Погасить мой гнев не так-то просто. Мама отрицательно качает головой, и я снова вижу в её глазах слёзы. Подхожу поближе, чтобы заставить её по-настоящему посмотреть на меня, выслушать, и опускаюсь на колени возле её стула.

– Мама, все эти тайны, секреты… Папе они не помогут. Его книгу уничтожат: кто-то ещё знает о знаке Забвения. Если мы ничего не сделаем, книгу сожгут. Почему? – Наконец я решаюсь задать самый страшный вопрос, пусть и шёпотом. – За что его отметили знаком ворона?

Мама поворачивается ко мне, берёт меня за руку. Но в ответ на мой вопросительный взгляд я слышу:

– Мне нечего тебе сказать. Отшатнувшись, я пытаюсь вырваться, но мама стискивает мне руку повыше локтя. – Леора… послушай. Посмотри на меня. Вспомни, Леора. Вспомни отца, каким ты его знала. – Я стараюсь держать глаза открытыми. Стараюсь ни о чём не вспоминать. – До тебя могут дойти какие-то слухи, сплетни, глупый шёпот. Но важно только то, каким отец живёт в твоей памяти, каким прекрасным человеком ты его помнишь. Тот… тот знак он получил несправедливо. Он не заслужил того наказания. – Я хочу о чём-то спросить, но мама останавливает меня, подняв руку. – Знака больше нет. Наш друг сделал всё необходимое. Мы знали, что так будет, Леора. Мы готовились. Накопили денег, обо всём договорились. Твой отец не будет забыт. Никому ничего не рассказывай, но и не беспокойся. Всё будет хорошо. Даю слово. – Чт о вы сделали? – шепчу я, в ужасе уставившись на маму. – Ты и этот ваш друг – что вы сделали? Она встаёт из-за стола и направляется к раковине помыть чашку, а я остаюсь сидеть на полу, глядя ей вслед.

– Мама! – вскрикиваю я.

Чашка падает в раковину и со звоном разбивается. Мама оборачивается. На её щеках слёзы, а в голосе ледяная горечь:

– Леора, повторять я не стану, поэтому слушай внимательно. Ты видела книгу отца? – Я медленно киваю. – Мы с тобой перелистали страницу за страницей. Ты видела в его книге тот знак? Я молча качаю головой. Мама права. Мы рассмотрели все страницы. Ни на одной из них не было позорного знака ворона.

– Вот и всё. И хватит об этом. Все увидят только ту книгу. Добродетельную жизнь. Никто ни о чём не узнает. – Мама устало проводит рукой по лбу. – Я больше никогда не скажу об этом ни единого слова. Постарайся запомнить. И сама никому ничего не говори. Никому! Даже Верити. Мама уходит, словно унося с собой столб ледяного воздуха. Вытаскивать из раковины осколки чашки придётся мне. Никогда ещё мама со мной так не говорила. Раковина до половины заполнена мыльной водой. Кладу туда свою тарелку, шарю по дну в поисках губки для посуды и натыкаюсь тыльной стороной ладони на осколок чашки. Пена розовеет от крови. Глубокий порез пришёлся как раз посередине, по прерывистой линии точек возраста. Крови так много, что она струйкой бежит по руке к локтю.

– Мама! Помоги… – сдавленно всхлипываю я.

Ночью мне снится, что с меня снимают кожу.

Кожу срезают тонкими полосками, но вместо того чтобы сохранить все знаки, каждый из них разрезают острым ножом на две, три или четыре части. Каждый кусочек моей жизни и моей памяти разбивают вдребезги. Я – мозаика, головоломка, которую никогда не сложить до конца.

В студии от меня никакого толку. Рука почти не болит, но из-за повязки, которую приходится носить, делать я ничего не могу. Обель только неодобрительно фыркает, глядя на мои неудачные попытки рисовать левой рукой. После вчерашнего мне тяжело встречаться с ним взглядом. Обель поступил очень предусмотрительно, умно, ничего не скажешь. Он знал, наверняка знал, что, позволив мне нанести знак той женщине, заставит хранить многие секреты. Расскажи я кому-нибудь о клиентах, которых Обель принимает в нерабочие часы, он сообщит, что я сделала татуировку в память о пустом ребёнке.

Я всё время думаю об Оскаре, снова и снова мысленно перечитывая записку. В пятницу утром я раз сто меняю решение. Идти или нет? Что мне известно об Оскаре? Ничего, кроме того, что его отец – осуждённый преступник. И этого достаточно, чтобы не ходить на встречу. Но упрямый голосок нашёптывает: «Оскар может помочь!» Ведь мой отец тоже был отмечен знаком Забвения.

К концу дня я решаю, что любопытство сильнее меня и этого достаточно, чтобы пойти.

В пятницу рабочий день тянется нестерпимо долго и нудно. Я раскладываю всё по местам, убираю на полках, вежливо приветствую клиентов, изо всех сил стараясь избегать Карла.

Он сегодня держится на редкость враждебно. Раскидывает сложенные аккуратными стопками бумаги, вдруг появляется из-за угла, заставляя неуклюже спотыкаться или подпрыгивать от неожиданности. Не удивлюсь, если выяснится, что перо мне в карман подложил именно Карл, просто чтобы напугать меня. Такая жестокая детская выходка вполне в его стиле. Скорее всего, так и было. Перо лишь злая шутка, чтобы сбить меня с толку, отвлечь от учёбы и вывести из борьбы за постоянную работу в студии. Прекрасно помню, в какой ужас поверг меня вид пёрышка, хоть и предпочла бы стереть те мгновения из памяти.

Будто стремясь наказать меня за неуклюжесть, Обель даёт Карлу множество интересных заданий. Карл светится от удовольствия, а я беспокоюсь, не окажется ли соперник более искусным чернильщиком, чем я. Некоторые рисунки Карла очень и очень хороши.

Когда я снимаю после работы фартук и вешаю его на крючок у двери, Обель подходит, чтобы попрощаться, но вдруг, чуть замешкавшись, спрашивает:

– Чем ты была сегодня? – Странный вопрос, тем более что за последний час Обель не обмолвился со мной ни словом.

– Не знаю, что вы имеете в виду. – Ты была ничем, – произносит Обель, бросая многозначительный взгляд на мои руки. – Любой чернильщик – ничто без своих рук.

– Или чернильщица, – не сдержавшись, напоминаю я.

– Или чернильщица, – подтверждает он. – Пустое место. Будь осторожнее, Леора. Вот и всё. Обель едва заметно улыбается, слушая мои сбивчивые извинения.

– До понедельника.

Набрасываю шаль и на секунду замираю, чтобы сделать глубокий вдох и удостовериться, что приняла верное решение. Всё думаю, что на встрече с Оскаром мне откроется нечто очень важное, а в некоторой степени я вовсе не рвусь узнавать это важное. В той же самой степени, что мне хочется верить маме, когда она говорит, что всё будет в порядке.

Но любопытство побеждает, и я отравляюсь на площадь.

Стрелки часов на здании мэрии подбираются к шести. На площадь я прихожу на несколько минут раньше условленного времени и останавливаюсь ждать у стены мрачного правительственного здания. Укрывшись под деревом, слушаю шелест листьев на холодном ветру. Статуя Святого охраняет нас, жилистые очертания бронзовой фигуры сияют в лучах солнца. Статуя напоминает рисунки в учебниках анатомии, на которых человек изображён как переплетение мышц и сухожилий, туго натянутых на скелет. Срезанная кожа развевается вокруг него наподобие плаща, но, несмотря на видную всем уязвимую плоть, Святой держится уверенно, хладнокровно, от него веет силой. Скульптор прекрасно передал главную мысль всем известной истории – Святой должен был погибнуть от руки Белой Ведьмы, но обрёл бессмертие. Лишившись кожи, он не умер, но стал свободным.