Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В моей памяти снова вспыхивает образ преступника на площади, звучат слова Лонгсайта о том, что в скором будущем мы увидим гораздо больше публичных нанесений знака. Мэр говорил искренне, убеждённый в своей правоте, и в сковавшем меня ужасе я чувствовала, что мэр всё сделает, как должно.
– Так вот почему мы возвращаемся к публичным наложениям знаков, – понимающе говорю я, стараясь не выдать волнения, заглушить лихорадочный стук сердца.
Я слишком хорошо помню подавленное, растерянное выражение лица осуждённого. И ещё я всё время думаю о папе. Почему он получил знак ворона? За что?
Верити согласно кивает.
– Да, то наложение знака па площади станет первым из многих. Я же говорю: от пус тых исходят настоящие угрозы и в последние годы при слабых лидерах положение только ухудшилось. Мы окружены предателями. Мэру предстоит искоренить инакомыслие. И в первую очередь он намерен публично наказать тех, кто поддерживает пустых. В правительстве расследуют случаи потенциальных мятежников. Есть информация о группах бунтовщиков, которые поддерживают пустых, хотят, чтобы пустым разрешили свободно жить среди нас. Мэр Лонгсайт прекратит этот ужас. Если я правильно понимаю планы мэра, знаком Забвения отметят ещё многих.
Знак Забвения больше не просто старинная традиция – это новая реальность.
Глаза Верити сияют от возбуждения, а у меня внутри словно разрастается пустота.
Предатели. Знак Забвения. Расследования потенциальных мятежников.
Что, если папину книгу забрали по этому же делу?
– Но кто станет помогать пустым? Они принесли всем столько горя! Неужели папа был как-то связан с бунтовщиками? Нет, не может быть! Джоэл Флинт, идеальный семьянин, любящий отец, прекрасный муж, столп общества – этого просто не может быть! Мне вдруг нестерпимо хочется всё рассказать Верити. Всё – и не только о папином знаке, но и о том, что его книгу конфисковали, как Оскар отвёл меня в кафе, а от мамы ничего не добиться. – Понимаешь… – начинаю было я, но при виде Джулии замолкаю.
– Не спится… – вздыхает она и усаживается с нами за стол. Рядом с Верити Джулия выглядит такой хрупкой! Когда-то Джулия казалась мне очень-очень взрослой, самой взрослой из тех, кого я знала, кроме мамы, конечно. Джулия задумчиво отрезает себе кусок пирога. Похоже, разговор по душам с Верити откладывается. Пора бежать: скоро вернётся мама. Нас с ней ждёт курица в духовке и тягостное молчание за ужином.
– Ты уже уходишь? – спрашивает Верити, глядя, как я выбираюсь из-за стола. – Извини, мы совсем не поговорили о тебе, всё моя глупая болтовня. Давай встретимся в выходные, ладно? Я согласно киваю и обнимаю Верити:
– Конечно, Ветти, увидимся в выходные. Передавай привет Себу.
Подруга как-то странно смотрит на меня, но я улыбаюсь и весело машу на прощание в попытке развеять её подозрения. На улице от улыбки не остаётся и следа. Глубоко запустив руки в карманы, я нащупываю в одном из них листочки, подобранные в день последнего экзамена. Сколько всего произошло с тех пор! Верити совсем не изменилась, всё такая же счастливая и уверенная в себе и в жизни, чего обо мне не скажешь. Сжав кулаки, чувствую в другом кармане что-то ещё, что-то твёрдое и мягкое одновременно.
Останавливаюсь под уличным фонарём, чтобы рассмотреть неожиданную находку.
На ладони мерцает чёрное перо. Знак пустых.
Мгновение спустя ветер уносит перо вдаль. Я оглядываюсь, ожидая увидеть за спиной пустого, и со всех ног лечу домой, словно мне шесть лет и пустые пришли за моей душой.
Мама уже дома, пьёт чай и с безмятежным видом перелистывает книгу одного из пращуров.
На кухне тепло, уютно и вкусно пахнет. У мамы такой умиротворённый вид, что я теряюсь. Что происходит в её душе? Ничего? Или там бушует ураган?
Пытаясь отдышаться, вешаю пальто и шаль у двери. Какая-то часть меня очень хочет сделать вид, что всё в порядке, и рассказать маме о том, что произошло в студии. Было бы здорово поделиться радостью с кем-то, кто меня поймёт.
Но мама столько всего скрывает… Разве получится у нас разговор по душам?
– Как дела? – спрашивает она с короткой улыбкой. Пытается заключить перемирие. Секунду я обдумываю следующий шаг и хмуро выпаливаю:
– Я расскажу, что сегодня случилось, потому что эго было нечто невероятное, но не думай, пожалуйста, что я на тебя больше не сержусь.
И вообще, давай договоримся. Я расскажу мои новости за ужином, а ты откроешь мне твои секреты.
Мама закатывает глаза и улыбается, словно услышала шутку от маленького ребёнка, но, встретив мой сердитый взгляд, виновато опускает глаза.
– Так вот, мои новости, – говорю я, разделавшись с ужином. Мама откладывает нож и вилку и выжидательно смотрит на меня. С триумфальной улыбкой я продолжаю: – Сегодня был чудесный день. Я сделала первую татуировку! Потрясённо ахнув, мама прижимает ладони к щекам. Меня заливает теплом гордости, которое быстро сменяется ощущением стыда при мысли о том, какой именно знак я сегодня нанесла. Мой первый знак – и первое преступление. О чём только Обель думал? Старательно удерживаю на лице улыбку, чтобы мама ничего не заподозрила. – Я гак устала, ты не представляешь! Даже не думала, что чернильщик вкладывает в каждую работу столько душевных сил. Понимаю, звучит странно, но в этом было нечто возвышенное.
– Леора, это замечательно! – У мамы на ресницах, кажется, блестят слезинки. Надеюсь, она не собирается плакать. – Ты права: наносить знаки очень тяжело. Вот почему рисунки на коже словно живые: они рассказывают свои истории, ведь когда-то для их создания чернильщик поделился своей силой, каплей своей жизни.
Такие мысли меня не посещали.
– Какой же знак ты нанесла? – спрашивает мама. Ей просто интересно, но я ухожу от ответа. – Мы так не договаривались, – говорю я, и мама удивлённо приподнимает в ответ брови. – Теперь твоя очередь рассказывать.
– Не припомню, чтобы я обещала с тобой чем-то поделиться, – отодвинув тарелку, мама возвращается к книге.
– Мама, ну пожалуйста! – Очарование семейного ужина улетучивается, я медленно закипаю. – Мне всё известно, понимаешь? – Откинувшись на спинку стула, мама в явном замешательстве смотрит на меня. – Мне всё известно о папе, о том знаке – о вороне. Я видела его, когда была маленькой. В тот раз, когда папа рассёк голову, помнишь? – Она закрывает глаза, и я понимаю, что она тоже помнит тот день. – И я думаю… я думаю, что папину книгу конфисковали из-за этого знака.
Ну вот, можно выдохнуть. Как всё-таки страшно всё это обсуждать!
Мама откладывает книгу и пристально смотрит на меня.
– Леора, ты мне веришь? – негромко спрашивает она. Мои глаза наполняются слезами. На этот вопрос не так-то просто ответить. – Я очень хочу… верить, – отвечаю я дрожащим голосом. – Я всегда… верила тебе. Но теперь я не знаю, что думать. Помоги мне, объясни, что происходит. Нельзя дать волю слезам. Я не стану плакать. Щёки пылают, из носа течёт, но плакать, как ребёнок, я не стану!