До «круглого стола» время еще оставалось. Она перешла по Банковскому мостику канал Грибоедова и пошла к Казанскому собору. Серая громада, словно стремившаяся колоннами обхватить Невский, изумляла размерами. Ника в который раз подивилась этому городу – в нем была красота и архитектура, свойственная европейским городам, но, помноженная на размах площадей, помещенная в огромные пространства, эта красота превращалась во что-то уникальное, доселе невиданное и, судя по всему, нигде больше не существующее. Ника на минуту остановилась под колоннами, подняла голову, и оказалось, что небо и собор – это две равнозначные стихии. У Ники от грандиозности закружилась голова. «Надо бы поесть!» – вернула она себя на землю и уже скоро сидела в кафе на втором этаже знаменитого дома Зингера. Перед ней стояли чашка с кофе и тарелка с куском ветчины и картошкой, а на соседнем стуле в большом пакете лежали купленные книжки. Из списка, заготовленного еще в Славске, нашлось почти все.

Перед мероприятием Ника успела переодеться. Сам этот процесс доставил ей невиданное удовольствие – она видела, что новая прическа преобразила ее и, самое главное, добавила шарма. И, что удивительно, что бы ни примерила Ника, все подходило к новому облику. После раздумий она остановила выбор на шерстяном вишневом платье. «Я его, конечно, не очень люблю, но зато к нему можно надеть длинные серьги». Ника достала из мешочка бижутерию.

В зале она появилась за минуту до начала и произвела переполох.

– Ника Анатольевна! Вы ли это?!

– Вас не узнать?!

– Как же вам хорошо!

Собравшиеся были потрясены переменами. Ника видела это искреннее изумление и чувствовала себя счастливой. Она не относилась к тщеславным женщинам, но ее повседневная жизнь оказалась лишена неожиданных радостей. Ее будни распространялись и на праздники, и на выходные. Поэтому, вырываясь из Славска, она хотела, чтобы жизнь удивляла и радовала, а люди баловали ее вниманием.

Беседа, посвященная проблемам провинциальных музеев, прошла оживленно. Выступающие затронули серьезные вопросы, но большую часть времени рассказывали занятные истории из собственной практики. Такие мероприятия, несмотря на их внешнюю легкомысленность, были полезны. Не секрет, что музейное сообщество, наиболее закрытое, страдает от собственных же правил. Как-то так повелось, что неприличным и даже рискованным считалось раскрывать секреты профессии и рабочих будней. Но Ника давно уже поняла, что причина такой замкнутости лежит не в опасениях за сохранность фондов и не в каких-то ценных секретах, а в банальном страхе выболтать существующие проблемы.

А на таких встречах вдруг включались механизмы публичности, развязывались языки.

– Все участники приглашаются на ужин! Автобус ждет, он доставит в ресторан, – удивили организаторы мероприятия.

Растеряв остатки музейной серьезности, все спустились по шикарной лестнице Юсуповского дворца и погрузились в автобус.

Ехали они минут двадцать – небольшой ресторан русской кухни на Васильевском острове ждал их большим накрытым столом. Переговариваясь, все расселись, уже не соблюдая субординацию и не обращая внимания на занимаемые должности.

За столом Ника оказалась между незнакомой дамой из Москвы и старым знакомым, коллегой, директором музея. Дама из Москвы все больше помалкивала, зато сосед, по обыкновению, оказывал Нике всяческие знаки внимания.

– Я очень рад, что мы все периодически встречаемся. Это очень важно. – Собеседник Ники многозначительно посмотрел на нее.

– Для чего важно? – улыбнулась Ника.

– Для всего! – мотнул головой тот.

– Вы смотрите на это широко? – уточнила Ника. Она хорошо знала этого мужчину лет сорока трех, директора художественного музея одного из волжских городков. Его музей славился собранием работ художников-примитивистов. Проблема заключалась в том, что ни одной выставки этих работ не состоялось. Все они покоились в запасниках, и каждый раз, когда у него спрашивали, когда же наконец музей покажет свои сокровища, он напускал на лицо задумчивость и отделывался общими фразами. Ника поняла, что директор просто боится резонанса. Он не хочет рисковать, ссориться с местным «культурным» начальством и вообще выбрал удобную позицию «И так нормально». Но это были его профессиональные качества. Что же касается личных, то он считался приятным, остроумным, много и интересно рассказывал, а внешностью походил на Антона Павловича Чехова, чем страшно располагал к себе людей. Ника понимала, что Виктор Андреевич Кочетов – так его звали – не прочь приударить за ней, тем более что молва считала его разведенным. Ей же он не нравился. С ним было забавно, но несерьезно. И Ника не могла сменить позицию насмешливого наблюдателя. Вот и сегодня она тут же попыталась все превратить в шутку. Хотя ничего смешного или глупого Виктор Андреевич не сказал. На минуту ей стало стыдно.

– Вы правы, это очень хорошая идея, собрать нас здесь. И я согласна с вами, это полезно. Приятно встречаться вот так, запросто, спустя некоторое время, – попыталась исправить свою ошибку Ника.

Виктор Андреевич помолчал, а потом, глядя на нее своими глазами в «чеховских» морщинках, произнес:

– Не старайтесь, Ника Анатольевна. Я знаю, что всерьез вы меня не воспринимаете. Только вот не пойму почему? Все дело в моей профессиональной слабости? Или внешностью не вышел?

«Вот зря он это сделал, зря сказал. Стал совсем жалок», – огорчилась Ника. И тут же подумала, что ничего плохого нет в том, чтобы провести этот вечер с мужчиной, которого она знала достаточно давно. Погулять с ним, поболтать.

Жизнь в маленьком городе сделала Нику осмотрительной и одинокой. Она прекрасно знала, что такое молва. В Славске ей надо было поддерживать образ добропорядочной разведенной дамы и серьезного руководителя. Нике эта роль удавалась еще и потому, что никто из окружения не привлекал ее внимания. Романы и отношения, которые случались у нее, проходили чуть в стороне от постоянного места жительства. Несколько лет подряд она ездила в Москву, чтобы там встретиться и провести время с очень симпатичным журналистом. Тот когда-то писал статьи о проблемах маленьких музеев, и Ника была одной из тех, кто дал ему интервью. После беседы они поболтали о пустяках, а потом перекусили и побродили по осенней Москве. Через три дня журналист позвонил ей и пригласил на закрытое мероприятие. Ника с удовольствием согласилась. Новый знакомый ей нравился. Калерия Петровна ничего не спрашивала – ей очень хотелось счастья и семьи для дочери. В случае с журналистом счастье было, но семьи не получилось. «Я совершенно непригоден для совместного проживания, понимаешь?» – откровенно признался тот. Ника в ответ рассмеялась, а дома ночью плакала. Ей вдруг очень захотелось жарить яичницу по утрам, стирать мужские рубашки и ходить вдвоем на рынок. В тот жизненный момент семейное счастье ей представлялось именно таким. Они встречались еще, но внутри Ники что-то стало остывать. Расстались спокойно, почти незаметно. Только мать вздыхала так, словно во всем виновата дочь.

– Что тебе опять не так? Чем этот плох? – спросила она как-то.