Плотно прикрыв за ним дверь, папаша Гильотен подошел к обвальщикам, у которых загорелись глаза от предвкушения новых приключений.

— Помойтесь и переоденьтесь во все чистое, — приказал он мазурикам. — То же самое скажите Курту и всей вашей честной компании. Нужно, чтобы вы не отличались от простых парижан. Вооружитесь получше и ждите дальнейших указаний на старой мельнице. Только не вздумайте нализаться до скотского состояния! Потом наверстаете.

— Работаем днем? — догадался один из обвальщиков.

— Возможно. Пока не знаю. Я пришлю гонца с указаниями. Да поставьте часовых, чтобы вас полицейские не застали врасплох! Все, идите. Лошадей возьмете на конюшне старого Христиана.

Обвальщики ушли. Папаша Гильотен некоторое время безо всякого выражения смотрел на груду кровоточащего мяса, лежавшего на разделочном столе, а затем из его груди вырвался почти рык: «Маленький негодяй! Неблагодарный обманщик! Ты мне за все заплатишь!»

Фанфан, почивавший в это время сном праведника, вдруг проснулся. Его словно что-то укололо. Решив, что это кусают блохи, он немного поерзал на своем жестком ложе, где периной ему служила охапка сена, и постарался побыстрее уснуть — чтобы досмотреть удивительно приятный сон о далекой, почти сказочной стране, куда завтра он поедет вместе с графом Сен-Жерменом…

Лес Вожур среди жителей парижских предместий пользовался дурной славой. Даже королевские мушкетеры и гвардейцы не ездили через него в одиночку. Бандиты, нападавшие на добропорядочных граждан, появлялись внезапно и так же внезапно (и бесследно) растворялись в лесных зарослях. Большей частью такие набеги совершались ближе к вечеру, но и днем путник или купец, рискнувший без охраны проехать лесной дорогой, не был застрахован от неприятностей.

И тем не менее граф Сен-Жермен выбрал направление движения для своего небольшого обоза именно через лес Вожур. Объезжать его было долго и нерационально, потому что в те смутные времена никто не мог дать гарантию, что другая дорога окажется более безопасной, нежели эта.

Когда обоз во главе с дормезом[42], в котором ехал граф, углубился в лес, Фанфан неожиданно занервничал. До этого сидевший напротив Сен-Жермена практически неподвижно — как истукан, он вдруг начал беспокойно вертеться и выглядывать в оконца.

— Тебя что-то волнует? — спросил граф, подметивший возбужденное состояние подростка.

— Да, милорд, — признался Фанфан. — Этот лес… ну, я не знаю… Мне почему-то стало страшно. Я боюсь нападения разбойников. А нас так мало…

— Хорошо, что признался… — Сен-Жермен посуровел. — Устами младенцев глаголет истина. Будем считать, что нам через тебя поступило предостережение свыше. А кто предупрежден, тот вооружен. Вон там, справа от тебя, висит шпага и седельные пистоли. Они уже заряжены. Ты стрелять умеешь?

— Немножко…

— Отлично. В случае нападения дорожных грабителей любой шум будет кстати. По своей природе они не только негодяи, но еще и трусы. Главное, не дрейфь.

— Постараюсь, — не очень уверенно ответил Фанфан.

О разбойниках он был несколько иного мнения. Может, потому, что некоторых знал лично. Это были люди, совсем не ценившие ни свои жизни, ни жизни жертв. В них вообще было мало человеческого. А уж те, кто промышлял в лесу Вожур, и вовсе не отличались человеколюбием. Для них каждая оставшаяся в живых жертва была нежеланным, смертельно опасным свидетелем преступления.

Между тем граф приоткрыл дверку дормеза и крикнул:

— Эй, молодцы! Ты меня слышишь, Густав?

— Слышу, милорд, — ответил кучер.

— Предупреди охрану, чтобы приготовили оружие. И смотрите в оба!

— Всенепременно, милорд…

Разбойники, как обычно, появились внезапно — словно выросли из-под земли. Все они были в масках и вооружены до зубов. Но немногочисленная охрана обоза, предупрежденная графом, не растерялась. Раздались выстрелы, крики раненых, а затем зазвенела сталь.

— Сиди в дормезе! — приказал граф Фанфану, и, схватив пистоли и шпагу, выскочил наружу.

Два выстрела графа оказались удивительно точными. Фанфан увидел, что один разбойник был убит наповал, а второй получил ранение в плечо. А затем Сен-Жермен, бросив пистоли, взялся за шпагу. Наверное, он и впрямь был опытным бретёром, потому что его клинок разил грабителей как молния, не оставляя противникам ни малейшего шанса.

— Простак, уложи графа! — вскричал здоровенный малый, в котором нетрудно было узнать атамана шайки.

Стоявший немного поодаль разбойник по кличке Простак, положил мушкет на подсошку — приспособление для стрельбы в виде двузубой вилки на высокой ножке, и прицелился. Но выстрелить не успел — долей секунды раньше его сразила пуля из пистоля Фанфана.

— Молодец, Фанфан! — весело скалясь, крикнул граф. — Так держать!

Он был в упоении боем. Со стороны могло показаться, что Сен-Жермен не дерется насмерть, а играется. Почти каждый удар шпагой он сопровождал веселой прибауткой. Вскоре разбойники стали от него испуганно шарахаться, как от зачумленного. Но охране приходилось несладко. На каждого из людей графа навалилось по два-три разбойника.

Атаман разбойников, услышав имя Фанфана, злобно оскалился и бросился к дормезу. Он с силой рванул дверку на себя — и увидел дуло пистоля, нацеленное ему прямо в лоб.

Разбойнику повезло. А может, его спасла реакция бывалого солдата-наемника. Он резко присел, и пуля просвистела у него над головой.

— Сукин сын! — рявкнул атаман. — Я сейчас уши тебе отрежу!

Он с силой ткнул шпагой в то место, где только что находился Фанфан, но там его не оказалось. Подросток, как белка выскользнул из дормеза, забрался на его просторную крышу и со шпагой в руках напал на атамана разбойников.

Подобной наглости атаман не ожидал. Он неудачно отбил первый выпад, и шпага Фанфана оцарапала ему предплечье. Такой поворот событий еще больше обозлил разбойника. Он мигом забросил свое мускулистое тело наверх, и на крыше дормеза разыгралось захватывающее действо.

Атаман больше уповал на силу. Во время службы наемником ему мало приходилось сражаться со шпагой в руках; шпага была оружием дворян. Поэтому он бил своим оружием по шпаге Фанфана, как молотом, и в основном старался применять элементарные мулине[43].

Уступающий ему в силе подросток выигрывал в проворстве и в ловкости обращения с оружием. В свое время он часами исполнял многочисленные штосы и парады[44]. Обучавшие его сержант был беспощаден к Фанфану. Он заставлял отрабатывать все фехтовальные движения до полного автоматизма. «Голова еще ничего не соображает, а рука уже работает, — поучал он Фанфана. — Даже если на тебя нападут во сне, ты и в таком случае должен успеть парировать удар».