Темнеющем? Да. Вскоре свет исчез вовсе, оставив после себя только тучу серого серебра, образовавшуюся вокруг Вартлоккура. Она постепенно становилась все плотнее, пока не закрыла его полностью. Внутри тучи поблескивали мошки, кружившие вокруг чародея крохотным серебряным смерчем. Раздался пронзительный звук. Калейдоскопом завертелись цвета, смешиваясь с ожившей тенью, расплескиваясь по полу, стенам и потолку. Возникли запахи – весенней сирени, прокисшего ста сырых ботинок и многие тысячи других, быстро сменявших друг друга. Вдруг серебряная пыль отлетела и осыпалась. Посветлело. По залу прокатился гул. В пересечении Сил, в круге, очерченном пылью, где прежде находился старик, теперь стоял юноша двадцати пяти лет.

И все же узнать его было можно. Это был Вартлоккур, каким он появился перед стенами Ильказара, смуглый, с темными волосами, худой, с соколиным профилем – и при этом красивый молодой, человек. С улыбкой победителя он сделал Марии предложение.

Она упала в обморок.

В соответствии с желанием чародея вечером того же дня Старец как повелитель Клыкодреда обвенчал их. Мария участвовала в церемонии почти бессознательно, не способная полностью постичь внезапно обрушившееся на нее огромное счастье. Вартлоккур, однако, относился к этому довольно цинично. Рассуждая теоретически, ему требовалась тренировка в том, как иметь дело с женщинами. Мария должна была обеспечить практику.

Тем не менее с этого дня он относился к жене безупречно. Мария, не будучи особо одаренной, почитала себя счастливицей. Хотя временами он невольно печалил ее.

Несмотря на то что душу Вартлоккура окутывал мрак, он со временем действительно привязался к Марии (как человек к верной домашней зверушке), хотя это чувство не могло соперничать с тем, что испытывал к женщине, ждущей ниже по реке времени. Долгое время он не позволял Марии иметь детей и разрешил только тогда, когда увидел, что это терзает ее до глубины души. Она принесла ему одного ребенка, сына.

Они вместе старели, хотя было ясно, что жизнь Марии окончится. Но еще при жизни ей предстояло стать свидетельницей первых ходов Великой Игры, начатой в день ее замужества.

Прошло семь лет после свадьбы. В начале восьмого года родился ребенок – смуглый и пухленький, как его мать, такой же спокойный, но, судя по блеску глаз, – благословленный (или проклятый) умом своего отца.

В один из зимних дней, когда ветер выл вокруг замка и отовсюду валил снег, а лед во дворе Клыкодреда стал в фут толщиной, Вартлоккур, Старев и Мария заняли места перед зеркалом в холодной комнате на верху Башни ветров. Ветер все время усиливался и стенал как бесприютные души. Неприятный день для рождения. Другого рождения, слишком важного для Вартлоккура.

Зеркало позволило заглянуть в очень далекую комнату, находящуюся глубоко внутри другой обдуваемой ветрами башни. Внутри Вороньего Грая, холодного и мощного, как Клыкодред, грубого, как выветренный череп, в доме Королей Бурь, должен был появиться новый член семьи. Девочка.

Мария не все понимала. Ни один из мужчин не удосужился что-либо объяснить. Она чувствовала беспокойство, что ее муж так заинтересован этим событием. Почему? – удивлялась она.

В центре зеркала появилась прикованная к постели женщина.

– Ей не стоило бы обзаводиться детьми, заметил Старец. – Слишком слаба. К тому же ее седьмой, не так ли?

– Да, – сказала Мария. – Она очень страдает.

Вартлоккур дрогнул. Он почувствовал обвинение в словах жены, словно она спрашивала: почему она сама не испытывает эту боль более часто. Она хотела еще детей. Но это обвинение существовало только в его воображении. У Марии не было никаких задних мыслей.

– Схватки уже наступают, – сказал Старец.

– Вовремя, – добавила Мария, сочувствуя.

Муж этой женщины и повивальная бабка двигались к ее кровати. Слуги суетились, принося тряпки, воду и благовония, чтобы облегчить боли. В глубине комнаты мужчина с соколом на плече скармливал дрова гигантскому очагу, безуспешно пытаясь поддержать тепло в комнате.

Женщина из последних сил произвела ребенка – девочку, как и обещали видения. Девочка была уродливой, сморщенной, красной и ничем не примечательной. Но Вартлоккур и Старец помнили другое изображение, когда они видели ее в зеркале взрослой. Отец назвал ее Непантой – так называлось магическое зелье, освобождающее от забот сердце человека. Он поднес ребенка к материнской груди, укутал обеих и вернулся к управлению делами замка. В течение часа непрекращающееся кровотечение прервало жизнь матери.

Когда все закончилось, в Клыкодреде была большая радость. Вартлоккур и Старец объявили всем выходной день и распорядились устроить праздник. Был заколот бык, принесено вино, устроены игры и состязания, а трубач доведен игрой до неистовства. Люди танцевали, пели, веселились. Кроме Марии. Она была смущена более, чем всегда, а ее чувства разбиты.

А затем – трубач.

Когда день близился к вечеру и уровень в винных бочках упал до осадка, когда уже не один бражник перешел от хмельного задора к пьяному отупению, многие утратили веселое настроение. Старец становился все скрытнее и раздражительнее, пока его речь не превратилась в сплошное рычание. С каждой чашей вина время давило на него тяжестью прожитых тысячелетий. Все зло, которое он видел и делал, теперь преследовало его.

– Навами, – бормотал он несколько раз. – Моя вина. – Тоска и злость вернулись, чтобы напомнить, что ждет его в будущем. Старец все больше погружался в депрессию. Смерть, призрака которой он никогда не видел, становилась желанной, любимой, дразнящей леди, вечной мечтой о невозможном.

То же творилось и с Вартлоккуром: по мере того как возбуждение от вина проходило и в его висках заколотился пульс, прошлое вернулось. Он вспомнил все, что хотел бы вычеркнуть из памяти: смерти в давние времена, годы в Шинсане и отзвуки сделок, которые он там заключал. Тех, за которые он получил свое знание. И скрытое зло в использовании людей, которые стали его союзниками в разрушении Ильказара. Сейчас они были мертвы – эти люди и эти дни, – как и многое в нем самом. Сколько людей умерли, проклиная его? Вспомнились крики в погибающем Ильказаре… Они до сих пор преследовали его в страшных ночных кошмарах. Но сейчас благодаря пульсирующей боли, оставленной перепоем, эти кошмары ворвались в его бодрствующий разум…

– Мерзость! – взревел Старец, швыряя пустой флягой в трубача. Он вскочил в гневе и трахнул кулаком по столу. – Я запретил тебе играть это!

Трубач, который – чашу за чашей – тоже слишком перебрал, насмешливо поклонился и повторил пассаж. Тишина охватила зал. Все глаза оборотились к Старцу, который вытащил нож из подставки в жарком и начал подкрадываться к шутнику.

Трубач, сообразив, что зашел слишком далеко, побежал к Вартлоккуру. Чародей всегда успокаивал Старца.

Бедный дурак! Он не успел еще спастись от одного хозяина, когда довел другого пассажами из «Чародеев Ильказара». Что-нибудь иное Вартлоккур еще бы простил. Но этого он сейчас перенести не мог.