Уайльд начал переписываться с известной актрисой Мэри Андерсон, которая попросила у него пьесу. «Всякая хорошая пьеса представляет собой сочетание поэтического вымысла и актерского практического знания, которое придает насыщенность сценическому действию и напряженность ситуации, а поэтический эффект — описание — заменяет эффектом драматическим, то есть самой жизнью»[211]. Пьеса называлась «Герцогиня Падуанская», и в ноябре 1882 года Уайльд заключил контракт на пять тысяч долларов. В течение всего сентября, задыхаясь от нью-йоркской жары, они вместе работали над сценарием, и Оскар заявил, что создаст «образ, который позволит воплотить Ваш огромный талант во всем его объеме, Вашу страстность во всей ее глубине и Вашу красоту во всей ее безграничной власти»[212]. Вопреки собственным предположениям он устроился в Бостоне, где на этот раз вызвал значительно более доброжелательное любопытство, чем во время первого приезда. Он заметил, что студенты Гарвардского университета, столь насмешливые прежде, сами предпочитали теперь одеваться в те наряды, которые он пропагандировал. Уайльд посетил с экскурсией университетский городок и не мог сдержать удивления при виде нескольких необыкновенно красиво обставленных студенческих комнат. Его пригласили к себе администраторы, и он мгновенно завоевал их расположение, рассказывая уйму анекдотов из жизни Юга, который все еще как бы продолжал находиться в плену своей собственной проигранной гражданской войны; он рассказывал, как однажды вечером на террасе виллы любовался светом луны: «Как прекрасен этот лунный свет, падающий на воду!» — на что хозяйка дома лишь вздохнула: «Да, действительно красиво, мистер Уайльд, но видели бы вы, как это было до войны!»[213] Тем временем Лилли Лэнгтри продолжала свое триумфальное турне: «Континент настолько огромен, что просто диву даешься; меня завораживает волшебное ощущение переездов через всю страну из одного города в другой, незнакомый ранее комфорт, который оказывается возможным на железной дороге, и конечно же, больше всего — исключительно теплый прием американской публики»[214]. Оскар снова встретился с ней в Галифаксе, засыпал охапками лилий и посвятил ей хвалебную статью, которая появилась 7 ноября 1882 года на страницах «Нью-Йорк уорлд». Он не уставал повторять: «Да, именно из-за таких женщин была разрушена Троя, и они того стоили»[215]. Ее любовником стал американский миллиардер Фредди Гебхардт, который усеял путь актрисы цветами и долларами. Она несколько охладела к верному Уайльду, оставаясь тем не менее очень к нему привязанной: «Необузданная страсть Оскара к красоте, живой или неживой, делает его нетерпимым к любой форме уродства, он инстинктивно начинает ненавидеть и избегать малопривлекательных людей, используя при этом самые выразительные слова, чтобы подчеркнуть свое к ним отвращение»[216].

Уайльд снова вернулся в Нью-Йорк, где встретился с Мэри Прескотт, и возобновил переговоры относительно постановки «Веры». В результате очень долгой переписки пьеса в конце концов предстала перед зрителями лишь в августе 1883 года, причем некий Халетт заявил свои претензии на первоначальный замысел, что вынудило Уайльда вернуться в Соединенные Штаты. Последним ярким отблеском этого турне стал большой прием, устроенный в Нью-Йорке финансистом и крупным меценатом Сэмюэлом Уордом, на который в качестве почетных гостей были приглашены Оскар Уайльд и Лилли Лэнгтри. За большим столом, установленным в очень красивом зале, купающемся в неярком свете ламп и аромате самых редких цветов, сидели человек двадцать гостей. В зеркалах отражались столовые приборы, которыми была уставлена атласная скатерть кремового цвета с красными розами. Большие хрустальные вазы были наполнены букетами белых лилий, а напротив кресла, которое должен был занять Оскар Уайльд, стоял одинокий подсолнух. Самые красивые женщины Бостона и Нью-Йорка, известные своим незаурядным умом, демонстрировали эстетские платья, наиболее подходившие для того, чтобы произвести впечатление на апостола этого направления, который был крайне доволен тем, что находится в центре всеобщего внимания. Анна де Бремонт так описывает его: «Его торжествующая молодость и уверенная манера поведения придавали даже некоторую привлекательность странному костюму. Он значительно выигрывал именно в таком окружении, по сравнению с выступлениями со сцены. Его манеры были исполнены такой фации и достоинства, что заставляли забыть об эксцентричном внешнем виде. Длинные темные пряди вьющихся волос, закрывавшие лоб и спадавшие на плечи, придавали его лицу скорее женскую утонченность; если бы не крепкая мускулистая шея, широко открытая в распахнутом вырезе воротника и украшенная шелковым галстуком фантастического зеленого цвета, его голову можно было бы принять за голову очень красивой девушки»[217]. Само собой разумеется, что по обеим сторонам от него сидели самые красивые дамы на этом приеме; слева — дочь одного богатого американца, а справа — Лилли Лэнгтри. Она была одета в тунику из бледно-зеленого атласа, украшенную несколькими нитями сверкающего жемчуга. Беседа шла в основном об эстетизме, цветах и впечатлениях Уайльда от Соединенных Штатов. Но внезапно Уайльд прервал банальные речи и произнес, как бы отвечая на немой вопрос: «Что такое душа? Душа — это и есть самая суть идеальной красоты. Я бы мечтал вдохнуть в себя душу красоты, как вдыхают аромат розы, а затем, если потребуется, умереть», — после чего, будто про себя, он продолжил, то приглушая голос, то заставляя его звенеть: «Женская душа заключена в красоте, так же, как мужская — в силе. Если бы обе могли соединиться в одном человеке, мы получили бы идеал искусства, о каком люди мечтают с тех пор, как оно существует. Но искусство не в состоянии создать живую розу, хоть оно и способно сделать ее красивее»[218].

На следующий день после приема один американский журналист, переводчик Теофиля Готье, пригласил Уайльда посетить рабочий кабинет Эдгара По. «10 ноября Теодор Тилтон повел меня посмотреть кабинет, в котором По написал „Ворона“. Старый, целиком деревянный дом, возвышающийся над Гудзоном; низкие потолки, большой камин, освещение в стиле Коро»[219].

27 декабря 1882 года он сел на «Ботнию», которая взяла курс в направлении Британских островов. Уайльд увез с собой около полутора тысяч фунтов, контракт на написание «Герцогини Падуанской» и ангажемент на постановку «Веры».

Проведя год в Америке, проехав около двадцати тысяч километров и посетив более шестидесяти городов, Оскар Уайльд в свои двадцать восемь лет, конечно же, не изменил ее, а вот она оставила на нем свой отпечаток. Его доселе внешний эстетизм стал способом художественного выражения: «По пути домой он выбрасывает за борт чудачества и позы, которые прежде культивировал и носил, как маску».