оставлении Корниенко в колонии для закрепления результатов перевоспитания. В характеристиках осужденной далеко не все однозначно. Еще полгода назад воспитателем Надеждой Викторовной Зарей делалась запись о нестабильном ее поведении, отмечалось, что на замечания реагирует болезненно, раздраженно, настроение играет порой главную роль в ее поведении.

Начальник оперативной части майор Андреева хмурится.

– Это как же так, Катя? Сейчас раздраженно реагируешь, а на свободе, если сделают тебе замечание, кулаки в ход пустишь? – спрашивает устало Анна Дмитриевна. И напоминает: – Как это было, когда вы устроили Водолажской самосуд. За кражу.

– Да не била я Ольку, не била!

– Потому что не успела, – подсказывает Анна Дмитриевна. – Активисты помешали: Кошкарова, Кузовлева, Чичетка...

То, что происходит дальше, неожиданно для всех. Корниенко тихо спрашивает: «Можно уйти?» – и, не дождавшись разрешения, выбегает из кабинета.

Трофим Мефодиевич Климюк, заместитель начальника колонии по режиму, вытирает выступивший на лбу пот. Надежда Дмитриевна Король, инспектор по трудоустройству освобождающихся, озадаченно смотрит на дверь, за которой скрылась воспитанница. Удручена и Дина Владимировна. Не так давно работала Васильченко воспитателем в шестом отделении, много сил и души вложила в Корниенко, и ей, понятно, обидно сейчас за такое поведение Кати.

– Восемнадцать лет, а она, ей-богу, как маленькая девочка, – говорит тихо начальник колонии.

Заключенной, видимо, уже прощен столь дерзкий поступок, ей будет дан еще один шанс. Не успев так подумать, я тут же и убедился в правильности своего предположения.

– Пусть Корниенко подождет. Пригласим ее последней, – сказала вошедшему конвоиру Васильченко.

Вздохнули с облегчением члены комиссии.

– Следующего пригласите, – распорядилась начальник колонии.

Порог переступает Наташа Токарева. Эта – не «моя», она из третьего отделения. Высокая, стройная, серьезная.

– Перевыполняет норму... Хорошо учится... Переписывается с мамой... – доносятся слова из характеристик. Но вот слышу нестандартное. Лидия Павловна говорит от себя: – У Токаревой завтра день рождения, она уже совершеннолетняя...

– Что ж, нужен подарок! – улыбается приветливо Васильченко. И тут же серьезнеет. – Не возвратятся ли на свободе твои прежние настроения? Все ли ты поняла, Наталья?

– Не возвратятся. Я, Дина Владимировна, будто переродилась здесь.

Отчего-то именно в этот момент вспоминается жесткое, безапелляционное лицо женщины, с которой ехал в «Икарусе» из Днепропетровска. В ответ на мои откровения случайная попутчица заявила с уверенностью: «Вешать надо таких девиц». Мы заспорили. Каюсь, был момент, когда, вспомнив о жестоких преступлениях Гуковой и Бондарь, готов был уже уступить, согласиться в чем-то. Но сейчас вот смотрю на слезинки, которые горохом покатились по щекам Токаревой, и сердцем чувствую: нет, «вешать» не надо. Много ли достигнем жестокостью? Ну обозлим ту же Бондарь до конца, лишив ее доброго слова и внимания. Но этим самым не повернем ли мы Бондарь назад к прежней жизни, не подтолкнем ли к новым жестоким преступлениям? Будет ли ощутимая польза обществу от такой системы перевоспитания, после знакомства с которой возвратятся к нам униженные, растоптанные и оскорбленные, обозленные на мир люди?

Именно так, наверное, думает и Дина Владимировна Васильченко. С материнским участием произносит она традиционные в подобных случаях слова:

– Есть мнение ходатайствовать перед народным судом об условно-досрочном освобождении Токаревой.

Девушка вздрагивает. Не выдерживает, плачет навзрыд.

Руки у воспитанницы по швам: так привыкла, так положено, даже слезы нет возможности вытереть.

– Спасибо! Разрешите идти? – едва шевелит Наталья губами.

– Иди.

Токарева выходит.

Контраст между поведением ее и Корниенко, конечно, разительный.

Снова открывается дверь.

– Воспитанница четвертого отделения Татьяна Логачева на комиссию по УДО явилась.

Продолжительный, трудный разговор. Прямые, конкретные вопросы. Многообещающие ответы. Опять слезы. Жалко ее становится. Но из характеристики и устных замечаний членов комиссии не чувствуется, что Логачева осознала свою вину, твердо стала на путь исправления. Ей уже восемнадцать лет, срок заканчивается через два года. Комиссия принимает решение об отправке в исправительно-трудовую колонию.

Вмиг слетает маска.

– На «взросляк»? А что – и поеду!

С горечью думаю о том, что слезы этой воспитанницы, вероятнее всего, были лживыми, в надежде лишь на год-полтора раньше возвратиться к прежней «свободе». Горечь вижу и на лицах офицеров. Не доработали где-то, не нашли ключик к Логачевой.

Я хорошо помню наш разговор с Васильченко о различных психических отклонениях в поведении отдельных воспитанниц.

– Их бы лечить, – говорила Дина Владимировна. – Воспитательные меры станут более эффективными, если применять их в комплексе с медицинскими.

Да, именно лечить. Лечить обязательно. Но кто за это возьмется? В штате медсанчасти ВТК нет должности психотерапевта. А такой специалист обязательно нужен. Только сеансы гипнотерапии, аутогенной тренировки, иглоукалывания в комплексе с воспитательными мероприятиями педколлектива колонии могут гарантировать устойчивый, ощутимый результат. А ведь подобный опыт уже существует: в Макеевском спецПТУ для подростков, совершивших правонарушения, давно уже имеется свой психиатр, применяется лечение электросном.

Следующей зашла Кошкарова. Все внимание я переключил на нее. Характеристики положительные, и это обнадеживает. Но...

– До сих пор не пришел из Новороссийска ответ на наш запрос о трудоустройстве, – сообщает хмуро Надежда Дмитриевна Король.

– Я сама устроюсь, не буду бездельничать, поверьте, – заверяет, прижав руки к груди, Кошкарова.

– Что, Аня, так хочется поскорее с нами расстаться? – спрашивает, улыбаясь добродушно, Трофим Мефодиевич.

– Если честно, совсем не хочется...

Воспитанница терялась от волнения, лицо ее залило краской, глаза потускнели.

– Не хочется, правда, – повторила она. – Но все равно ведь рано или поздно придется... Отвыкла я от той жизни, буду приспосабливаться.

– Дружки, которых ты... которым в вендиспансере пришлось полежать, как встретят? – спросила начальник оперативной части.

– Хорошей встречи не будет, это ясно, – потупив взор, отвечала Кошкарова. – Я хотела просить в Мелитополе меня оставить, но сестра написала: едь домой. Муж у нее – военный, защитит если что.

– Ты сказала «буду приспосабливаться», это в каком смысле? – задала вопрос Анна Дмитриевна.

– Приспосабливаться, – кивнула головой Кошкарова. – Днем, надеюсь, меня никто не тронет, а вечером дома буду сидеть.

Комиссия продолжается несколько часов. Без перерыва. Офицеры, кому нужно, могут с разрешения Васильченко выйти на несколько минут. Выхожу и я. Вижу у лестницы Корниенко. Рядом воспитатель Надежда Викторовна Заря. О чем-то говорят между собой вполголоса. Подхожу, здороваюсь с воспитателем. Заре сегодня во вторую смену, но она, как чувствовала, бросила все дела, примчалась в колонию, беседует с Катериной.

– Ну, и что наша Корниенко? – спрашиваю Надежду Викторовну.

Воспитатель лишь махнула рукой