– Да ну ее!

Корниенко стояла, потупившись.

– Это что же ты, Катя? – Я даже не знал, с чего начать. – Зачем здесь показываешь свой характер? Это потом, на свободе, в трудной ситуации проявишь. Знаешь, каково этим людям, офицерам? – спросил, оглядываясь на плотно прикрытую дверь. – Ты, когда вошла, в потолок смотрела, а я очень внимательно наблюдал за лицами.

Она молчит. Не спорит, не дерзит, просто молчит. Знаю, грубого слова не скажет, в этом Корниенко умеет себя сдерживать. И я думаю о том, что для нее неплохо было бы остаться у нас, а нам – продолжить работу с ней.

Когда я возвращаюсь в кабинет, комиссия уже рассматривает дело Кузовлевой. Вопросов к нашей старосте класса немного. Дома ее ждут бабушка и дедушка, каждому из которых еще нет шестидесяти. О месте на трикотажной фабрике договорено.

– Ну что ж, – подвела черту Дина Владимировна. – Мы, администрация колонии, будем писать представление в суд. Дадим суду гарантию, что ты готова к новой жизни. Мы ручаемся за тебя, понимаешь? Не подведешь?

– Нет, не подведу.

– Верим, не сомневаемся в тебе, Татьяна.

Сказав Кузовлевой последние, напутственные слова, Васильченко опустила глаза к бумагам. Просматривала что-то.

В кабинете начальника колонии тишина. Вопрос Кузовлевой уже решен, но она не уходит, переступает с ноги на ногу, ждет чего-то.

– Что тебе?—заметив, что воспитанница еще здесь, поинтересовалась озадаченно Васильченко. – Ну, говори, смелее!

Кузовлева набралась, наконец, решительности, пропела робким голосочком:

– Так вы меня отпускаете?

Настолько парадоксальной была ситуация, что все добродушно засмеялись. Дина Владимировна сказала серьезно:

– «Отпускать», Таня, будет суд. Но мы суд попросим, очень попросим за тебя.

Теперь и Кузовлева заулыбалась вместе со всеми. Широко улыбалась, искренне. Так, на мой взгляд, может только честный, твердо уверенный в своем завтрашнем дне человек.

В конце работы комиссия снова возвращается к делу воспитанницы Корниенко. Она опять стоит перед нами и смотрит в потолок. Члены комиссии молчат. Васильченко предлагает ей еще немножко поразмышлять за дверями и берет папку с делом. Внимательно вчитывается в скупые строчки характеристики. Хмурится. Хмурится. Перелистывает очередную страницу, и лицо ее светлеет на миг.

– Так, Корниенко, оказывается, бригадир?!

– В работе она зверь. Может показать пример, когда захочет, – поспешно поддакивает начальнику колонии воспитатель Заря. – После разрыва дружбы с Цирульниковой  и Гуковой Катя во многом изменилась. В лучшую сторону.

Я о конфликте между Корниенко с лидерами «отрицаловки» не знал и с обидой посмотрел на Зарю. Интересно очень, почему я узнаю об этом в последнюю очередь?..

– Из-за чего разрыв? – спросила Васильченко.

– Шумарина стала у них камнем преткновения, – объяснила коротко Надежда Викторовна. – Она, твердо решив заработать УДО и возвратиться к сыну, отмежевалась от «отрицаловки». Цирульникова и Гукова это ей простить не могли, хотели «наказать» Шумарину, но вступилась Корниенко.

Теперь и для меня оитуация окончательно прояснилась. Корниенко с Шумариной издавна были близкими подругами, ими остались и сейчас. Агрессивность Цирульниковой  и Гуковой в данном случае была вполне закономерной: «отрицаловка» всегда до последнего борется за каждого своего члена, ведь «отрицаловке» вольготно живется лишь в тех отделениях, где она больше по количеству и сильнее актива. В нашем отделении наступил, кажется, перелом. Так я думал. Но вместе с тем понимал: Цирульникова и Гукова свои позиции не сдадут, не успокоятся. Очень скоро пришлось убедиться в этом.

Воспитатель Заря, заканчивая с Корниенко, повторила дважды:

– Я с Катей готова продолжить работать здесь, я верю в нее.

Вслед за Надеждой Викторовной выступил почти каждый из присутствующих:

– Недавно бабушка Корниенко приезжала. Было четырехчасовое  свидание. Ее мнение такое, что изменений к лучшему нет.

– Ведь было время, когда Катя и ложки глотала!

– В учебе она не очень активна...

– Неделю назад учителю химии сказала: «Я свое отучила. Пусть активисты помоложе стараются».

– О чем рассуждать? У нее еще полтора года, пусть едет в НТК.

Когда настал мой черед, я поддержал Зарю. Аргументированно постарался объяснить, что будет совершена серьезная педагогическая ошибка, если мы примем решение о переводе Корниенко в исправительно-трудовую колонию. Васильченко, всех внимательно выслушав, попросила привести Катерину.

– Допускала ли ты грубости мастеру?

На первый же вопрос Дины Владимировны воспитанница неожиданно ответила не выкручиваясь, не пыталась оправдаться.

– Да, в этом году.

По щекам Корниенко вдруг покатились слезы. Не спросив разрешения, она снова выбежала за дверь.

Это произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Воспитатель Заря подхватилась, сказала с болью:

– Мне Катю жалко.

Тишина в кабинете наступила долгая и тягостная. Я пытался угадать, какое предложение будет вынесено для обсуждения первым, но то, что произошло в дальнейшем, было полнейшей неожиданностью. Как вихрь ворвалась в кабинет Корниенко.

– Отправляйте меня! Не хочу здесь!

Воспитанница тут же порывалась убежать, только ноги, видно, отказали ей.

Снова тишина до звона в ушах.

– Катя, успокойся. Присядь. Давай спокойно во всем разберемся, – с участием предлагает начальник колонии.

Корниенко молчит.

– Почему ты стремишься от нас уехать?

Корниенко продолжает молчать.

– Думаешь, что там будет лучше?

Молчит.

Дина Владимировна не выдерживает.

– Ладно, иди.

Катя медленно оборачивается. С трудом переставляет ноги. Надежда Викторовна помогает ей выйти.

– Отведу в жилую зону, – будто испрашивая согласия у членов комиссии, говорит воспитатель. – Пусть отдохнет.

Никто против этого не возразил.

Я посчитал это хорошей приметой. Разрешили работать, значит, о подготовке к отправке Корниенко по этапу речь пока не идет. Видимо, окончательное решение вопроса с ней будет отложено. Так и есть. Все расходятся. Спросив у Васильченко разрешения остаться, я наедине раскрыл начальнику колонии свой взгляд на поведение Кати и причины ее неуспеваемости в учебе. Вынужден был во имя благой цели приоткрыть занавес и в личные переживания девушки, которые были доверены мне одному.

Мучаясь этим, я долго не замечал никого вокруг. Когда пошел в буфет для сотрудников, ни с кем из очереди разговор не поддерживал. Молча и без аппетита ел. Допивал уже компот, когда подошла воспитатель Вера Ивановна Калинина, что-то спросила. Разговорились.

После обеда была работа в карантине, потом уроки во втором отряде вместо заболевшей Ангелины Владимировны – словом, замотался, напрочь забыв о Корниенко. А вечером увидел ее в промзоне сияющей.

– Не отправляют меня на «взрослую», – сообщила звонко, – здесь оставили!

– Ты – рада?

– А как вы думали!

Катя виновато улыбнулась.