– Ну ладно, Николай Николаевич, – сказалРодион и спрыгнул с подоконника. – В самом деле – засиделся я тут у тебя.Даже ноги затекли. – И он пару раз пружинисто присел, якобы разминая затекшиеконечности. – Пожалуй, в самом деле пойду, не буду мешать.

Он покосился на Ольгу Еремееву и поймал еевзгляд – словно крик о помощи. Но она тут же отвела глаза.

Гордячка. Какая гордячка! Погибнет, а звука неиздаст. Ну ладно…

А Коляша откровенно обрадовался, что приятельуходит. Ух, как сверкнули желтоватые глазенки! То косился на Родиона соткровенной опаской, а тут засиял с прежней дружеской приятностью. Вот только вчем дело: можно ли так беззастенчиво и откровенно использовать друзей, если ты дорожишьих уважением к себе? Или Колька совсем спятил? Или ему уже до лампочки нетолько доброе отношение тех людей, которых он прессингует тут, в своемкабинете, но и старинного друга? Опять же – ну ладно…

Родион снял с вешалки куртку, проделав приэтом неприметный пасс с ее карманом. Кивнул Мыльникову, кивнул ОльгеМихайловне: до свидания, дескать, гражданка, желаю успехов на ниве борьбы справосудием, – и шагнул к двери. Как он и ожидал, Коляша не двинулся егопроводить. Не терпелось остаться со своей жертвой наедине, да и опасался, чтоРодион успеет задать какой-нибудь неприятный вопросик. Все-таки не дурак онбыл, Коля Мыльников, видел, что друг недоволен. Ладно, думает небось, все этомы с Родиком обкашляем потом по телефончику, утрясем, утопчем, уладим. Думай,Коля: думать – полезно…

Родион вышел за дверь, протопал нарочно громкок лестнице, но притормозил у двери с табличкой, возвещающей, что здесьнаходится кабинет начальника отдела по борьбе с этой самой пресловутойэкономической преступностью Васильева М.И. Дверь была заперта – выходной; ктому же Родиону было доподлинно известно, что товарищ начальник находится набольничном.

Заславский постоял под дверью, меланхолическиразглядывая поцарапанную ручку и считая про себя до трехсот. Это длилось, как емупоказалось, ужасно долго, невесть каких гадостей мог за это время натворитьретивый Коляша, однако Родион терпеливо шевелил губами, пока не произнесшепотом:

– Триста! – и только тогда позволил себеповернуть назад.

Без стука распахнул дверь – и тотчас понял,что вернулся крайне вовремя: Коля торопливо строчил по бумаге простенькойшариковой ручкой, приговаривая:

– И если вы думаете, что я не занесу впротокол, как вы обвиняли меня в превышении полномочий и использованиислужебного положения в личных целях…

Ольга сидела неестественно прямо, с ледянымвыражением лица. Именно такое выражение Родион однажды в жизни наблюдал унекоей высокомерной и очень спокойной женщины – как раз перед тем, как тавнезапно рухнула в обморок. По счастью, Родион оказался рядом. С той дамой онбыл едва знаком, однако именно ему пришлось везти ее в больницу, гдевыяснилось, что у этой особы, казавшейся воплощением самообладания,наличествует крайнее нервное истощение – на почве неудачной любви. К сожалению,не к Родиону, а к совсем другому человеку, но это к делу уже не относится.Потом, обдумывая тот случай, он припомнил, что обморок только казалсявнезапным. Высокомерное лицо побледнело, под ледяными глазами неожиданнозалегли синие полукружья, на висках проступил пот, а изображавшие надменнуюулыбку губы побелели. У Ольги Еремеевой налицо были все эти признаки.

– Пардон, – сказал Родион, – я тутперчатку не обронил?

Ольга, чудилось, даже не среагировала на еговозвращение, и Родион понял, что она и в самом деле на грани потери сознания. Авот Коляша дернулся, будто подопытная лягушка, через которую вдруг пропустилиэлектрический ток.

– О, вот она, родимая! – Родион нырнулпод вешалку так радостно, словно не сам обронил в неприметном углу своютемно-коричневую перчатку. – Кстати, тебе привет от Михаила Иваныча.

– Какого? – автоматически спросил Коляша,провожая подозрительным взглядом перчатку, исчезнувшую в кармане друга.

– Вот здрасьте! – очень натуральноудивился тот. – Что значит – от какого? От Васильева.

– Так он же на больничном, – недоверчивопробормотал Коляша.

– Ну, может, и был, а сейчас вполне здоровый.Вышел из своего кабинета и проследовал на четвертый этаж. Очень удивился, чтоты в выходной у станка, сказал, что заглянет к тебе минуток через десять, делокакое-то есть.

Теперь первичные признаки близкого обморокапроявились у оперативного сотрудника Мыльникова. Если бы Родион практически небыл уверен в своих выводах и в реакции приятеля, он мог бы искренневстревожиться. А так – стоял и наблюдал за его засуетившимися вдруг руками.

– Что, серьезно, что ли? – ляпнул Коля,быстро надевая на ручку колпачок и без нужды сильно завинчивая его. Конечно,ручка сломалась. Коля отшвырнул ее в корзинку и принялся нервно сворачиватьнаполовину исписанный листок – протокол допроса Еремеевой.

– Нет, буду я тебе шутить, – Родион будтообиделся, якобы сосредоточенно шаря по карманам, а на самом деле исподлобьянаблюдая за Колей. Все-таки забавно, когда столь точно просекаешь ситуацию.Забавно – и в то же время грустно, что твой лучший друг оказался порядочнойсвиньей. Или все-таки непорядочной?.. «Порядочная свинья» – это, пожалуй,катахреза [6],дорогие товарищи! – Так что жди высокого гостя.

– Понятно, – протянул Коля, столь явно иторопливо что-то обдумывая, что Родион, казалось, видел, как вертятсяшарики-ролики в его мозгу. А потом глянул на Еремееву. – Ну, вот что,Ольга Михайловна, мне тут недосуг сейчас с вами разбираться, вот-вот начальникможет вызвать по важному делу. Поступим так: пойдете сейчас домой, а я васповесточкой или звоночком вызову потом для повторного допроса. Лады? – И сэтими словами он вскочил из-за стола и даже дверь открыл, откровенно стремясьвыпроводить Еремееву как можно быстрей.

Родион грустно качнул головой: ох, Коля ты,Николай! Что ж ты, брат, творишь?..

Ольга между тем вяло зашарила пальцами поручке своего портфеля, словно не совсем понимая, что происходит, началапоправлять волосы, разметавшиеся по воротнику шубки. Лицо ее оставалосьпо-прежнему бледным, но на нем уже появилось осмысленное выражение.

– Кто такой Михаил Иванович? – спросилаона, подняв на Родиона бесконечно усталые глаза.