– А они, возможно, вообще не имеют к провокации никакого отношения, – заметил Ломов. – Допустим, кто-то мирно беседует с Риттером, и вдруг тот падает и начинает корчиться в агонии. Собеседник просто струхнул и сбежал, чтобы не быть замешанным в дурно пахнущее дело. Ну а пожар… Риттер ведь был тот еще ходок. Какая-нибудь курица… Простите, госпожа баронесса… Словом, его бывшая любовница испугалась, что всплывут ее письма или что-нибудь подобное, и устроила пожар.

– И поэтому у нее был ключ? – быстро спросила Амалия.

– Что? Ах, вот вы о чем… Ну да, Риттер мог дать ей ключ, потому что они встречались.

– Ключ от квартиры, где среди прочего лежали и секретные документы? Сильно сомневаюсь, что он был настолько доверчив. Другое дело, если ключ вытащили у него из кармана, когда он умирал.

– Мы ничего не знаем о ключе, – возразил Ломов. – Это могли быть и отмычки. Вы же сами сказали, госпожа баронесса, что нам нужны факты, а не предположения. Пока мы можем только гадать, что там произошло на самом деле. Вы правы, Риттер попался как-то очень странно, и чем больше об этом думаешь, тем больше вопросов возникает. Лично я полагаю, что либо яд попал к нему случайно, либо его убил тот, кого он совершенно не опасался. Но как такое могло произойти, я, признаться, не очень хорошо представляю.

– Я тоже, – задумчиво сказала Амалия, глядя на часы. – Именно это все и усложняет… Интересно, почему Карл фон Лиденхоф до сих пор не приехал? Я полагала, что он должен поговорить с нами в первую очередь.

– Наверняка этот гаденыш сейчас собирает доказательства против нас, – проворчал Ломов. – Опрашивает прислугу в особняке князя: где мы были, что делали и с кем разговаривали. Такие, как он, предпочитают подбираться к главному потихоньку, не спеша. Не то что наши – сразу же рубят сплеча…

Но тут растворилась дверь, и молодая горничная доложила, что господин фон Лиденхоф выражает надежду, что госпожа баронесса его примет. И хотя Амалия строго-настрого запретила себе волноваться, она все же отметила, что находится не в своей тарелке.

– Скажи герру фон Лиденхофу, что он может присоединиться к нам, – промолвила баронесса Корф. – По правде говоря, мы уже его заждались!

Амалия была готова к тому, что разговор с Карлом фон Лиденхофом получится нелегким. Она была уверена, что ему уже известно о стычке, которая произошла у Риттера с ней и Ломовым, и о недвусмысленном намеке последнего, что он не прочь при случае замочить немецкого агента. Была она готова и к насмешливым расспросам о том, часто ли она ходит в мужском пальто и нет ли у нее шарфа, в точности похожего на тот, которым обмотала себе лицо дерзкая поджигательница, чтобы остаться неузнанной. Однако фон Лиденхоф, как оказалось, приберег свои вопросы для другого случая, потому что он заявил, что очень рад видеть госпожу баронессу и Ломова, но вообще-то его больше интересует господин Браницкий.

– Я бы очень хотел поговорить с ним, – добавил германский агент и после крохотной паузы уточнил: – С глазу на глаз.

Амалия поняла, что, считая ее и Ломова крепкими орешками, Карл решил прежде всего взяться за слабое, как ему казалось, звено – дядюшку Казимира. Вообще-то у дядюшки имелось неоспоримое алиби – он никак не мог расправиться с Михаэлем Риттером, потому что не покидал полный гостей большой зал и даже не общался с убитым, – но все же Амалия ощутила некоторое беспокойство.

Уж не собирается ли фон Лиденхоф вынудить беспечного Казимирчикарасссказать нечто такое, что потом можно будет использовать против нее и Ломова?..

– Я пойду взгляну, дома ли он, – сказала Амалия и быстро удалилась.

Казимир сидел в маленькой гостиной на втором этаже, которая примыкала к его собственной спальне, и как раз собирался заморить червячка. Для данной цели у него имелись несколько бутылок превосходного пива, присланные мужем его обожательницы, и обширное блюдо, на котором дымилась груда вареников с грибами.

– Дядя, – сказала Амалия, – тот человек, о котором я тебе говорила, хочет с тобой побеседовать.

– Господи, как не вовремя! – закручинился дядюшка, накладывая вареники себе на тарелку. – А если еда остынет? Я не люблю есть холодное… Зови его сюда.

Амалия открыла было рот, чтобы сказать, что Карл фон Лиденхоф наверняка сочтет такой прием верхом неуважения к своей персоне, но тут ей пришло в голову, что будет полезно сбить с него спесь и показать, что они его не боятся. Поэтому она вернулась в большую гостиную и пригласила германского агента следовать за собой.

– Прошу вас, присаживайтесь, – любезно сказал Казимир, когда она представила мужчин друг другу. – Надеюсь, вы не в претензии, что я решил перекусить? Никак не могу привыкнуть к этим поздним обедам. Знаю, что в Петербурге так принято, но все равно не могу… Вот и приходится поддерживать силы, чем Бог послал.

Амалия удалилась, а Карл фон Лиденхоф устроился на стуле напротив свидетеля и достал из портфеля объемную тетрадь, уже до трети заполненную различными записями, и полную чернильницу. К своим обязанностям следователя он относился очень серьезно, тем более что жертвой преступления стал его родственник.

– Хотите пива? – предложил Казимирчик.

– Благодарю вас, я не пью, – сказал германский агент.

– Совсем? – изумился собеседник. – Но ведь это ужасно. – Казимир налил себе пива в кружку так, что шапка из пены почти сравнялась с краем, и подцепил на вилку горячий вареник. – Честно говоря, раньше я не признавал ничего, кроме вина, а на пиво даже внимания не обращал. Но тут один мой добрый друг… м-м… так вот, – продолжал он, жуя, – этот друг разбирается в пиве получше, чем я, и он открыл мне глаза. Понимаете, – вдохновенно заключил Казимир, – вино – это ода. Нечто такое высокое и торжественное… Если, конечно, не напиваться как сапожник… А пиво – элегия. Нечто более близкое, простое… душевное, понимаете?

Карл фон Лиденхоф насупился. Странным образом, хотя Казимир говорил всего лишь о пиве (причем слова об оде и элегии он выдернул из какой-то статьи, где сравнивались вовсе не напитки, а достоинства различных тканей), – так вот, чем больше дядюшка Амалии разглагольствовал на алкогольные темы, тем неуютнее становилось немецкому агенту. Сказывалась, конечно, многолетняя выучка: когда ты привык, что все вокруг тебя совсем не те, кем кажутся, очень трудно, почти невозможно примириться с тем, что кто-то может говорить без задних мыслей и вести себя, не имея в виду никаких далеко идущих планов, главный из которых – любой ценой обвести тебя вокруг пальца.

– Я предпочитаю баварское пиво, – сухо заметил Карл, чтобы поставить на место собеседника. – А местное мне не нравится.

– Это чешское, – сказал Казимир. – Попробуйте, оно не хуже немецкого!

И не успел агент опомниться, как дядюшка уже позвонил в колокольчик, вызывая горничную, и велел ей нести второй прибор.