— До какого здесь будешь? — спросила Даша.

— Обратно тридцатого.

Официантка принесла счет. Никита полез за деньгами.

— Только, чур я сама, — достала кошелёк.

— Вот ещё, я угощаю.

— Нет, правда, не надо.

Никита быстро сунул трояк в расчётную книжицу двинул её на край стола.

— Знаю, что с тобой, — заявила вновь, нарочито живо, так что ему стало совсем стыдно за себя. Прощались у её дома, — Даша заметно нервничала: то смотрела куда-то ему через плечо, то опускала глаза, пиная мыском туфли камешки.

— Додумалась тащить тебя в гору. По этим буеракам…

— Ну что ты, ерунда, — отмахивался он, мысленно поддакивая ее нехитрой, спасительной для него, лжи.

— Ещё увидимся? — осмелилась, наконец, в глаза.

— Почему нет? — он тоже незамысловато врал, всё решив для себя ещё там, перед тёмным оврагом.

Качнула понуро головой, правильно истолковав его «нет». Спросила вдруг:

— Скажи, если девушка первая… сама… почему это так пугает?

Никита растерялся.

— Ты о чём?

— Ты же вот испугался.

— Да ничего я не испугался, — пробормотал, облегчённо подумав: хорошо, что тёмные ночи в городе Сочи и глаз моих не видно.

— Голос. Я же чувствую. Просто если человек нравится — не люблю все эти игры. И не думай, всем подряд себя не дарю.

Ну вот, покров тайны растворился окончательно, подумал Никита. Кроме жалости к ней и жгучего стыда за себя — ничего.

— Ладно, как хочешь. И не переживай — надоедать не буду, — еще с секунду смотрела на него, ждала какого-то ответа.

Растёбин промолчал.

Узкой дорожкой, меж черных пятен клумб, пошла к подъезду. Когда скрылась за дверью, Никита вдруг вспомнил — чего-то ей всё-таки не хватает. Ну да, молнию-то свою забыла, там, на аллее, одевая засранку. Сам не зная, зачем, он вернулся в Хосту и подобрал лиану.

Ночью раздался гром. Никита очнулся. Шумящее море валило с расколотого молниями неба. Ян вскочил, сотрясая пол. Вскидывая руки и восторженными криками заглушая раскаты, начал выплясывать по флигелю. Никита и Алик сидели, опасливо переглядываясь: только б не открыл окошко.

Утром репродуктор сообщил о сошедшем на Мацесту селе: «К счастью, пострадавших нет, бальнеологический корпус остался невредим. Просим временно воздержаться от посещения».

Никите вспомнилось со всей постыдной отчетливостью вчерашнее свидание.

— Сероводород, грязи, сель… меня уже тянет в это местечко, — Позгалёв, нависнув над раковиной, всматриваясь в зеркальце размером с сигаретную пачку, белил пенным помазком щёки.

— Ну что, в Мацесту? — задрав подбородок, срезал со скул снежные хлопья.

— Вожжа чё-то быстро тебя… Вперед, дураков нет, — потянулся на матрасе Мурз.

Ян закончил бритьё, снял пенные шрамы полотенцем, окатился многократно из летника и теперь смахивал с блестящей лысины сияющие капли воды. Те шлёпались на войлочные стопки одеял, взрываясь грибами-пылевиками.

— Сель — то, что надо! Сегодня, или вообще к едрёне Мацесту эту. Давайте, лентяи! не хотите поглядеть, как стихия оправилась?

Мурзянов недовольно сморщился, оценив картину. Никита, зарывшись под одеяло, притворился спящим. Услышав скляночный весёлый плеск, высунулся.

— Граф, — каптри тряс над Аликом побудным колокольчиком — банкой с остатками мочи, — цвет урины вашей мне очень не нравится. Без сероводорода кранты вам, как добрый день.

Опустил сосуд на пол, неподалёку от Аликовой смоляной макушки.

Пошёл к Растёбину.

— Вот кому не завидую совсем, — только грязи и спасут. Срам же — на свидание такие штуки-дрюки таскать, — нагнувшись, подхватил Дашину палку. Издевательски повертел у Никитиного носа.

— Слышал Лебедя? Грязи творят чудеса. Пока молодой, глядишь, поддомкратит.

Мурзянов захохотал, давая банке рядом хорошую качку.

— Ну вот, за Мацесту большинство. Штабной, пока нас жгутовать будут, сообщи Лебедю — пусть подгоняет бобика.

Оставшись один, Никита встал, подошёл к витражу. На мыс Видный наползало облако, похожее на пухлый белый кулак. Крыльцо густо пятнала ободранная листва, повсюду — срезанные ветви. День ластится, ночь разит ненастьем. Вспомнился тот малахольный ветерок, едва не сдувший их с Дарьей с горы. Наверное, был первым чихом, отскочил в верховья, раздышался, чтобы обрушиться на Мацесту, зацепив краем мокрой пасти хостинские деревья.

К обеду, когда Никита первый раз сообщал коменданту через Веру о желании Позгалёва отправиться в Мацесту, небо уже очистилось, день пылал.

Лебедев поездку не одобрил.

— Сегодня никак — сель, — доставила ответ Вера.

— Никак, — передал Никита, вернувшимся с процедур подводникам, — сель.

— Ни педалей, значит, ни присосок сегодня. Так и скажи мозгоклюю. Если его устроит, тогда лады.

Через час бобик уже сигналил.

— Плавки, как думаете, надо? — Алик, полный сомнений, то растягивал нейлоновую тряпку, то делал ею вертолетик.

— Шапочку еще купальную прихвати. Спрашивает! У меня пара трусов с Видяево. И шампунь не забудь, — ворчал Позгалёв, — грязи ж!

Складывались неспешно, по-дружески переругиваясь, копошась в сумках, урывками в десятый раз досматривая Джеки Чана и урча послеобеденными желудками. Никита кинул в пакет и шампунь, и мыло с мочалкой. Действительно — грязи.

Когда спустились, упревший водитель-солдатик, недовольный, ходил возле машины: отбеленное хлоркой хэбэ, китель распахнут до пупа, резанные кирзачи, болтающиеся с расхлябанным шиком. Эталонный дембель. Завидев их, облокотился о крыло, сплюнул почти воинственно. А те и не заметили такой воинственности, заглядевшись на санаторского козелка. Это был гордый метис. На капоте — звезда «Мерседеса», радиаторная решётка сияла кольцами «Ауди» и зрачком «БМВ». Над правой фарой — молния «Опеля», над левой — знак «Пежо». Все это сияло, пускало лучи — кто кого переблестит.

Никита приблизился, потрогал кольца «Ауди». Надо же, такие же ему толкнул Грива. Невероятно — лавина блестях достигла Краснодарского края.

— Не может быть, чтоб лебедевский тарантас! — Позгалёв залюбовался, обходя машину.

— Так и не лебедевский, коптеловский, — пробухтел дембель ревниво. Сощурился, вглядываясь в подводников, заставивших его битый час здесь плавиться. Словно всё о них поняв, удобрил песочек злым плевком. Достал из-за ремня пилотку, шлёпнул нервно о галифе, выбив звездочкой брусничную искру.

— Ну что, ехать будем? — солнце нещадно слепило его усталые глаза.