Ветер скоро сдался, как обессилевший припадочный. Они пошли по главной улице верхней Хосты — хитрой, с петлей на каждый двор и яминами, в которых догнивали всевозможные паданцы. Гора подгоняла, заставляя забрасывать пятки. Гора вздумала скинуть парочку в море, чем Дашу взахлёб веселила. Глаза ее блистали, беспрестанно смеялись. Говорила она сбивчивым хохотом, пыхтящими восклицаниями и междометиями. Будь то нескончаемые расспросы о Никите или объяснения в любви к Хосте — всё обнимала бурлящая веселая энергия.

— Как тебе Краснодар?

— Как рыбе суша. А в Сочи такие дипломы не произрастают, закон подлости. Я будущий дендролог.

— Дендролог — это…?

— Древовед.

— Точно. Вот я дуб.

— Ты милый…очень, — произнесла оглушительно спокойно и безапелляционно. Тронула, словно нечаянно, его руку, убирать не стала.

Красота, никогда к нему не благоволившая, так щедро льнула. Кто-то из нас ошибается, кто-то, дендрологически говоря, лопух. Если красота, настоящая ли она?

Никита отвел ладонь.

Неловкое молчание. Даша растерялась, как будто даже сникла…

— Теперь ты, дендролог, — надо бы сгладить момент, решил Никита, — просвети-ка, что это за кущи кругом? Колючие, зараза.

— Татарник, — произнесла безразлично.

— А это что за пальма, вон там?

— Это не пальма. Эритея вооруженная.

— Ничего себе…

— Доисторический колхидский лес, такого больше нигде нет. В смысле, эндемиков много.

— Кого?

— Растут только здесь.

— И вооруженная эта?

— Эритея — ещё в Африке.

Искоса глянула на Растёбина — смущённая, красивая, но уже не та, что светилась млечным током там, внизу. Покров загадки будто сорвало колючками татарника.

Выкатились, наконец, из ямин на человеческий асфальт. Здесь даже имелись столбы освещения, гудевшие синеватым светом. Никита глянул на Дарью с притворной рассеянностью. Да нет, всё — высшей пробы. Изъяны — и те. Разве что крашеная — запах от волос. Не лады со зрением у неё? Не осознаёт себя, не знает себе цены? От такой догадки царапнула досада: везёт же мне, если и красавица — обязательно какой-нибудь неадекват. — И вдогонку за этими гадкими мыслями уже ощутимо полоснуло: как всегда, одного тёплого, признательного слова хватило, чтобы потерять интерес, разочароваться, перегореть. Он чувствовал себя болваном.

— Если по этой шоссейке — выйдем немного за Хосту. Если здесь, — Дарья показала витой шашкой на песчаную проточину, стекающую в мрачный обрыв, — прямо в центр.

Голос её совсем сник, сделался глуше, далеко звучал, словно услышала, прочитала его сомнения. Подъём был — вожделение, спуск — разочарование. Длить свидание Никите не хотелось.

— Хорошо, давай через овраг.

Спускались молча. Теперь оказалось, что взять ее за руку — совсем не волнующе, а вполне даже обыденно. Она почувствовала его перемену: отчуждённый холодок в пальцах, смех и восклицания уже не жгли ночь, но ещё не поняла — что виной, что не так сказала, сделала?

Едва спуск закончился, прохладные пальчики дали дёру из его руки. А он ничего не мог поделать с собой, её притяжение иссякало; красивая тайна, подаренная бесхитростно, от всей души, потеряла всякий магнетизм.

Хостинский центр оказался перекрестьем прибрежного шоссе и сбегающих со взгорья, змеящихся улочек, кособоким бульваром, на который вывалили поглазеть одноэтажные дома. В отличие от Сочи, народ здесь жил замедленный. Как из густого чернильного сна, которому до утренней прозрачности ещё бродить и бродить, ходили тени, сливаясь с тёмными стволами деревьев. В глубине бульвара, фасадом к Адлеру — единственный примечательный дом с колоннадой, взятый под караул кипарисами.

Заговорить они так и не решались, брели рядом, но будто и не вместе, сами по себе. Даша вдруг улыбнулась — немного вымученно, словно подталкивая себя через силу к прежнему весёлому расположению духа.

— Чего грусть-тоска? Что-то не так?

— Да нет, с чего ты взяла? Красивый дом.

— Наш кинотеатр, — сказала не без гордости, — можем сходить. Например, завтра.

Никита промолчал, неопределённо кивнув. В ответ — тускло улыбнулась, переспрашивать не стала.

Вышли на аллею, ведущую, как он понял, обратно к «Звезде». Даша ещё пыталась что-то оживить: нащупывала общие темы, интересы, а он не то чтобы уклонялся — отделывался пустыми фразами: скучал, чувствуя себя грошовым победителем.

Схожего с Сочи в Хосте были разве что снобродящие дети. У воды бегали с хворостинами пацанята, устраивали избиение медуз. Впереди, на пирсе, женщина тянула за руку девчушку лет пяти. Та артачилась, капризничала. Вырвалась вдруг, взлетела на парапет, сделав пару шагов, оступилась, заревела. Мамаша подняла орущее чадо, сурово тряхнув:

— Пока не навернёшься, засранка, не поймёшь! От матери — ни на шаг! И кому говорю: кофту надевай — соплей хочешь?!

Даша ознобисто поёжилась: с гор действительно потянуло прохладой — тучи, как цепные псы приближающегося грозового фронта, положили на подросшие чёрные хребты свои тяжёлые лохматые морды. Девчушка продолжала реветь.

Давя смешки, они переглянулись — втайне благодарные этой ревущей катастрофе, оживившей их свидание.

Женщина была прилично выпивши, никак у неё не выходило вдеть девочку в рукав. В конце концов она так просительно на них глянула, что Даша не удержалась, вызвалась помочь.

— Спасибо, у нас её одеть — всегда целая история.

Вверив дочку в надёжные руки, мамаша села на парапет, достала сигаретку. Малышка мигом стихла, податливо выставила кулачки за спину.

— Вот так, молодец, — ласково ворковала Даша, — коленки целы, не сбила?

— Тут болит, — тронула ножку, насупившись.

— Ну-ка. Да тут синячок. Ничего, милая, пройдёт.

Женщина показала Никите оттопыренный большой палец. Глаза и благостная улыбка плыли в табачном дыму:

— Невеста — что надо!

Они хохотнули нервно с невестой, тут же, словно спохватившись, притихли. Никите легче было провалиться.

Дорогой зашли в прибрежное кафе. Даша здесь знала, похоже, всех.

— Сама тут когда-то с подносами бегала. Привет, Алин! Это Алина. Алин, это Никита. Ты чего, сегодня не в настроении?

— Да нет.

— Не-заметно. Как Виталька?

— Виталька? Ва-всюю.

— Алин, ты чего, похудела?

— Наоборот.

— Ну, извини, не хотела тебя обидеть. Слушай, а Лариска? Куда пропала-то? Ну, не эта Лариска, а вторая…

— А-а… Так уволилась.

Съели по мороженому, запили соком. Разговор не клеился.