– Ни одному из вас не нужно умирать, – продолжал захватчик. Зверю не понравилась тональность его голоса; он был навязчивый и коварный. – Вы больше интересны Лондону живыми. Так почему бы тебе не поговорить с ним, Криппс? Скажи, что я не причиню ему вреда.

Плачущий человек кивнул.

– Баллард... – простонал он. Его голос был слабее, чем у другого. Зверь прислушался.

– Скажи мне, Баллард, – сказал он, – что ты чувствуешь?

Зверь не мог понять смысл вопроса.

– Прошу тебя, скажи мне. Просто из любопытства...

– Черт тебя возьми, – сказал Саклинг, плотнее прижимая пистолет. – Здесь не дискуссионный клуб.

– Тебе хорошо? – Криппс не обращал внимания на пушку.

– Заткнись!

– Ответь мне, Баллард. Что ты чувствуешь?

Зверь все смотрел и смотрел в глаза Криппса, полные отчаяния, и постепенно до него стало доходить значение звуков, которые тот издавал, слова становились на свои места, как стекла мозаики. «Тебе хорошо?» – повторял человек.

Баллард услышал, как смеется его глотка, и нашел там несколько звуков, чтобы ответить.

– Да, – сказал он плачущему человеку. – Да. Мне хорошо.

Не успел прозвучать ответ, как рука Криппса метнулась к руке с пистолетом. Что было у него на уме – самоубийство или побег – уже не узнает никто. Палец на спусковом крючке дернулся, и пуля пробила навылет голову Криппса и разбрызгала его мысли по всему потолку. Саклинг отбросил тело и стал поднимать руку с пушкой, но зверь был уже рядом.

Если бы в нем оставалось больше человеческого, Баллард, может быть, заставил бы Саклинга помучиться, но у него не было таких извращенных желаний. Единственная его мысль – сделать врага мертвым наиболее эффективным способом – была реализована двумя короткими смертоносными ударами.

Разделавшись с ним, Баллард подошел к распростертому на полу Криппсу. Его стеклянный глаз не пострадал. Он смотрел неподвижно, уцелевший среди всеобщей бойни. Вынув его из искалеченной головы, Баллард сунул глаз в карман, затем вышел под дождь.

Улицы были в сумерках. Он не знал, в каком районе Берлина оказался, но его внутренние импульсы, освобожденные от рассудка, вели его через тень окраинных улиц к пустырю за городом, посреди которого стояли одинокие развалины. Может быть, кто-то и знал, чем они являлось раньше (аббатством? оперой?) но, как бы то ни было, время пощадило их от разрушения, хотя все остальные здания на несколько сот ярдов вокруг были сровнены с землей. Когда он шел по проросшему булыжнику, ветер сменил направление на несколько градусов и донес до него запах его племени. Их было много, собравшихся под сводами руин. Некоторые, опершись о стену, курили компанией сигарету, другие обратились в настоящих волков и теперь рыскали в темноте, как призраки с золотыми глазами, иных же можно было бы назвать людьми, если бы не их хвосты.

Хотя он опасался, что имена могут быть запрещены в их клане, все же спросил двух влюбленных, играющих перед совокуплением под стеной, знают ли они человека по имени Мироненко. У самки была гладкая безволосая спина, а с живота свешивалось с десяток полных сосков.

– Слушай, – сказала она.

Баллард прислушался, и уловил чью-то речь, доносящуюся из угла. Голос то умолкал, то вновь слышался. Он пошел на звук и увидел, что посреди стен без крыши, окруженный внимательной аудиторией, держа передними лапами открытую книгу, стоит волк. Некоторые из аудитории направили на Балларда свои светящиеся глаза; оратор умолк.

– Ш-ш, – шикнул на него один. – Товарищ читает.

Оратором был не кто иной, как Мироненко. Баллард пробрался поближе и присоединился к слушающим, и оратор возобновил чтение.

– И Бог благословил их, и Бог рек им: плодитесь, и множьтесь, и заполните землю...

Баллард уже слышал эти слова раньше, но сегодня они звучали по-новому.

– ...и покорите ее, и властвуйте над рыбами морей, и над птицами неба...

Он оглядел круг внимающих, слушая, как слова падают в благодатную почву.

– ...и над всякой тварью, что живет на земле.

Кто-то из зверей зарыдал, совсем рядом.