Туман немного рассеялся, и сквозь его лоскуты просматривалась парковая стена. Сзади вновь послышался голос Мироненко, понизившийся до рычания:

– Посмотри, во что ты превратился.

Турбины ревели. Балларду казалось, что ноги сейчас подкосятся, но он продолжал идти к стене. Когда до нее оставалось несколько ярдов, снова раздался голос Мироненко но слов было уже не разобрать, только глухой рык.

Баллард не удержался, чтобы не взглянуть на него, хоть раз. Он посмотрел через плечо.

И вновь туман окутал его, но в какие-то мгновения – долгие, как вечность, и все же слишком короткие – он видел то, чем был Мироненко во всем великолепии, и тогда вой турбин переходил в визг. Он прижал ладони к лицу. И тут прогремел выстрел, затем другой, и дальше целая серия. Он упал на землю – и от слабости, и чтобы спастись от пуль. Открыв глаза, он увидел несколько человеческих фигур, движущихся в тумане. Хотя он уже забыл о преследователях, они не забыли о нем. Они шли за ним в парк и вступили в гущу этого сумасшествия: люди, полулюди и нелюди потерялись в тумане, и всюду было кровавое смятение. Он видел стрелка, ведущего огонь под прикрытием тени и награждающего пулей в живот каждого, кто выскакивал из тумана; видел существо, которое появилось на четырех ногах и удрало на двух; и как еще какая-то тварь пробежала с раскрытой в хохоте пастью, держа за волосы человеческую голову.

Шум приближался. Опасаясь за свою жизнь, он поднялся на ноги и попятился к стене. Рычание, крики и визги продолжались, каждую секунду он ожидал, что его настигнет либо пуля, либо какая-нибудь из тварей. Но он добрался до стены живым и попробовал вскарабкаться на нее. Однако, координация покинула его. Ему ничего не оставалось, как идти вдоль стены до калитки.

За его спиной продолжался карнавал масок, превращений и обманчивой внешности. Его ослабленное сознание обратилось на мгновение к Мироненко. Переживет ли он, или кто-нибудь из его стаи, эту бойню?

– Баллард, – сказал голос из тумана. Он не мог видеть говорящего, но узнал голос. Он слышал его в том бреду, когда голос пытался сказать ему ложь.

Он почувствовал укол в шею, человек, подойдя сзади, вводил иглу.

– Спи, – сказал голос, и с этими словами пришло забытье.

* * *

Поначалу он не мог вспомнить имени этого человека. Его мысли блуждали, как потерявшийся ребенок ищет родителей, хотя говорящий постоянно взывал к его вниманию, обращаясь к нему, как к старому другу. И вправду, было что-то знакомое в его механическом глазу, который двигался значительно медленнее своего напарника. Наконец, вспомнилось и имя.

– Вы Криппс, – сказал он.

– Безусловно, я – Криппс, – ответил тот. – Что, память пошаливает? Не волнуйся. Я ввел тебе кой-какие успокоительные, чтобы ты не свихнулся. Хотя, думаю, это излишне. Ты держался молодцом, Баллард, несмотря на явные провокации. Когда я думаю о провале Оделла...

Он вздохнул.

– Ты что-нибудь помнишь из последней ночи?

Сначала перед его мысленным взглядом было лишь слепое пятно; потом воспоминания стали всплывать, одно за другим. Огромные фигуры, движущиеся в тумане.

– Парк, – сказал он наконец.

– Я вытащил тебя оттуда. Одному Богу известно, сколько там погибло.

– Еще один... русский?..

– Мироненко? – подсказал Криппс. – Я не в курсе. Я отстранен от должности, ты же знаешь. Рано или поздно, мы снова понадобимся Лондону. Особенно теперь, когда они знают, что у русских есть служба типа нашей. Мы, конечно, разведали об этом, а потом, после того, как ты встретился с Мироненко, заинтересовались им. Поэтому я устроил встречу. И когда я встретился с ним лицо к лицу, я уже знал. Что-то было в его глазах. Какой-то голод.

– Я видел, как он переменился...

– Да, зрелище не для слабонервных, верно? Раскрепощенная энергия. Вот поэтому мы разработали программу, чтобы обуздать эту энергию, чтобы заставить ее работать на нас. Но здесь трудности с контролем. Нужны годы подавляющей терапии, шаг за шагом истребляющей, желание к трансформации, так чтобы в результате получился человек со способностями зверя. Волк в овечьей шкуре. Мы думали, что справились с задачей, что если система убеждения не удерживает человека в подчинении, должен возникнуть болевой отклик. Но мы ошиблись. – Он встал и подошел к окну. – Теперь все придется начинать сначала.

– Саклинг сказал, что вы ранены.

– Нет. Просто понижен в должности. Меня снова вызывает в Лондон.

– Но вы ведь не собираетесь?

– Теперь собираюсь, после того, как нашел тебя. – Он оглянулся на Балларда. – Ты – мое алиби, Баллард. Ты живое доказательство того, что моя методика жизнеспособна. Ты носитель знания о своем состоянии, хотя терапия еще не завершена.

Он снова повернулся к окну, дождь хлестал в стекло. Баллард почти физически ощущал его на голове, на спине: холодный, свежий дождь. В один счастливый миг ему показалось, что он льется вместе с ним, до самой земли, и воздух наполняется запахами, поднятыми ливнем с тротуаров.

– Мироненко сказал, что...

– Забудь Мироненко, – сказал Криппс. – Он мертв. Ты последний из прежней команды. И первый из новой.

Внизу раздался звонок в дверь. Криппс посмотрел из окна на улицу.

– Все в порядке, – сообщил он. – Делегация. Прибыли умолять нас вернуться в Лондон. Ты должен быть польщен.

Он пошел открывать дверь.

– Оставайся здесь. Не нужно, чтобы тебя видели сегодня. Ты утомлен. Пусть подождут, а? Пусть попотеют.

Баллард слышал, как тот спускается по лестнице. В дверь снова звонили. Он встал и подошел к окну. Свет предвечернего неба казался Балларду таким же утомленным, как и он сам; несмотря на нависшее над ним проклятье, он и его город все еще оставались в гармонии. Внизу, на улице, из-за машины появился человек и подошел к входной двери. Наблюдая под острым углом, Баллард все же узнал Саклинга.

В прихожей послышались голоса, с появлением Саклинга обстановка, кажется, стала накаляться. Баллард подошел к двери и прислушался, но его отупевший от медикаментов мозг не воспринимал смысл разговора. Он молил Бога, чтобы Криппс сдержал свое слово и не выдал его. Он не хотел стать таким же монстром, как Мироненко. Какая же это свобода, если ты столь ужасен? Это просто другой вид тирании. Но в таком случае он не желает быть первым в новой ударной группе Криппса. Он не принадлежит никому, даже самому себе. Он безнадежно потерян. И разве не говорил Мироненко при их первой встрече, что человек, не чувствующий себя потерянным, – действительно потерян? Уж лучше существовать в сумеречном пространстве между одним состоянием и другим, находя компромиссы в сомнениях и двусмысленности, чем испытывать определенность каменной башни.