скоро почувствовал, что Тигровый Хвост гораздо сильнее его. Но это, впрочем, нисколько не обескуражило его, и когда индеец попытался высвободить руки, чтобы вытащить свой охотничий нож, молодой мустангер, не переставая, изо всей силы колотил его по голове ручкой револьвера, из которого он имел неосторожность выпустить все до последнего заряда. Индеец пригнул голову, и, благодаря этому, удары сыпались не на голый череп, а на высоко взбитую прическу, не причиняя почти никакой боли краснокожему, которому вскоре удалось опрокинуть Эжена на спину. Затем Тигровый Хвост схватил левой рукой за волосы и, сжимая в правой нож, издал победный воинский клич, собираясь снять скальп с поверженного врага… В эту минуту налетели регуляторы, грянул револьверный выстрел, краснокожий, вскрикнув, выронил нож, разжал руку и, откинувшись навзничь, упал. Пуля пробила ему сердце.

Меткий выстрел, избавивший Эжена от мучительной, казавшейся неминуемой смерти, принадлежал полковнику Гейсу, прибывшему во главе регуляторов. Однако все они, ни на миг не задерживаясь, покинули Эжена и устремились вслед за мустангом, к которому была привязана Теннесси Магоффин. Но спасти девушку посчастливилось самому быстрому к ловкому Торнлею, без труда остановившему коня-беглеца своим лассо…

Потом все вместе с пришедшим в себя Эженом Дюпрэ и освобожденной от связывавших ее уз Теннесси Магоффин собрались вокруг лежавшего на земле Черного Мустангера. Шериф окинул взглядом присутствовавших и твердым голосом представителя закона сказал:

— Теперь, друзья мои, нам остается исполнить долг правосудия, волю которого я сегодня исполню в последний раз… Один из тех, с кем мы вели сегодня борьбу, убит, и я почти жалею об этом, потому что тщетно разыскивал его многие годы… Тигровый Хвост был сыном того индейца, который начальствовал индейцами, убившими мою мать, мою жену, мою дочь… Если бы нам удалось захватить его живьем, я отказался бы от обязанности судьи и взял бы на себя обязанности палача! Но Богу угодно было распорядиться иначе, хотя именно я сам и убил выстрелом из револьвера этого краснокожего в ту минуту, когда он хотел оскальпировать вашего племянника, полковник Магоффин. Ну, да об этом теперь поздно уже говорить, займемся лучше делом этого презренного негодяя… Полковник Магоффин, можете вы подтвердить, что человек, называющий себя Луи Лебаром, в действительности Антонио Микелец, убийца жениха вашей племянницы?

— Да, я подтверждаю это, — ответил полковник Магоффин.

— А вы, господа? — продолжал допрашивать шериф, обращаясь к Эжену Дюпрэ и к обоим мустангерам.

— Я тоже подтверждаю это, — отвечал Дюпрэ.

— Мы знали его под именем Луи Лебара и считаем его способным на всякое преступление.

— Хорошо. Посадите его на лошадь, — приказал шериф двоим из регуляторов, — и привяжите его покрепче. Мы поедем в блокгауз и там будем судить его.

Регуляторы связали Черному Мустангеру руки за спиной, перекинули его через спину лошади и крепко привязали к ней веревками. Пленник не произнес ни слова, с уст его не сорвалось ни одной жалобы, ни одного стона, и только глаза его метали молнии… Отряд выстроился и почти по прямой линии направился к блокгаузу, до которого им нужно было проехать несколько миль. Полковник Магоффин подъехал к шерифу и, наклоняясь к нему поближе, спросил:

— Дорогой друг, вы сейчас только сказали, что сегодня в последний раз исполняете обязанности председателя суда регуляторов… могу я узнать, чем именно вызвано было это заявление?

— О да! Я не делаю из этого тайны… Не позже как завтра я откажусь от звания начальника техасских регуляторов, так как я сохранял за собой эту должность до сих пор потому только, что мне нужно было отомстить за убийство моей семьи… Теперь я перееду к моему сыну в Филадельфию и буду жить с ним… Я заслужил право на отдых и очень рад, что, заканчивая свою служебную деятельность, поймал причинившего вам столько горя Антонио Микелеца.

— Да, для нас это большое счастье, особенно потому, что мы остаемся жить здесь, — проговорил полковник Магоффин. — Негодяй так озлобился, что я едва узнал его, но я видел, как он убил Оскара Бретона и бросил тело в реку, протекавшую возле моей плантации… Они встретились на охоте, и злодей изменнически выстрелил ему в спину. Мы потом нашли невдалеке от того места, где разыгралась эта кровавая драма, пыж из его ружья и пороховницу, которую он обронил, убегая.

— Вы можете клятвенно подтвердить, что узнали его и что все произошло так именно, как вы рассказали? — спросил шериф.

— Да, я в этом уверен.

— В таком случае суд над ним займет не много времени, и он будет сейчас же повешен.

Подъехав к тому месту, где происходила генеральная битва, они увидели десятка два индейцев, которых стерегли оставшиеся при них регуляторы. Эти индейцы были единственно оставшиеся в живых из всего племени; остальные погибли в сражении.

Проехав еще немного, всадники остановились на одной из лужаек вблизи блокгауза, и здесь открылось заседание суда. Шериф исполнял обязанности председателя, старший его помощник — прокурора, а младший — защитника обвиняемого. Что же касается присяжных, то они были избраны по жребию из числа регуляторов. Полковник Магоффин, Батист Лэду и Эжен Дюпрэ удостоверили личность Антонио Микелеца и подтвердили обвинение его в убийстве Оскара Бретона, труп которого убийца бросил в реку, где его нашли через несколько часов после совершения преступления. Потом по следам, оставленным убийцей, отыскали место, где было совершено убийство. Здесь же были найдены сначала пыж, а потом и пороховница убийцы. По окончании допроса свидетелей председатель обратился к обвиняемому с вопросом, не желает ли он что-либо сказать в свою защиту. Черный Мустангер пожал плечами и презрительно отвечал:

— Нет. Да и к чему бы это повело? Я осужден заранее. Я убил Оскара Бретона потому, что ненавидел его. Я был честный человек, пока не знал его. Я любил дочь полковника, но она отказалась выйти за меня замуж, потому что любила Оскара. Тогда я поклялся, что она никогда нс будет его женой, и за несколько дней до свадьбы убил его. Вот и все! Теперь мне остается только проклясть вас всех, и я с удовольствием сделаю это… Я вас проклинаю!

Кругом поднялся ропот негодования, но председатель заставил жестом умолкнуть негодующих, а затем громким голосом спросил: