– Сначала. Но ведь потом ты одолел, скажешь, нет?

– Одолел. Но… удовольствия мне это не доставило. Ты же знаешь почему. Бедняга Вентури…

– Молчи. Теперь неизвестно, кто кого должен жалеть.

– Во всяком случае, Вентури уже никого не сможет пожалеть. Ты тогда был на верхней палубе, да?

– Я?! На верхней? Да я же стоял рядом с тобой!

– Да, правда. Не пусти он охлаждения на полную мощность, возможно, он отделался бы ожогами. Как Арне. Должно быть, Вентури просто растерялся.

– Ну и ну! Нет, ты просто изумителен! Ведь Арне все равно погиб!

– Пять лет спустя. Пять лет – это все же пять лет.

– Таких лет?

– Сейчас ты сам так говоришь, а тогда, возле бассейна, когда я начал, взъелся на меня.

– Да, это было невыносимо и великолепно. Ну, признайся. Скажи сам – впрочем, что тебе говорить? Когда ты вылез из той дыры на Ке…

– Оставь, наконец, в покое эту дыру!

– Не оставлю. Не оставлю, потому что только тогда я понял, каков ты. В то время мы еще не очень хорошо знали друг друга. Когда, это было месяц спустя, Гимма сказал мне, что Ардер летит с тобой, я подумал, что… ну, в общем, не знаю! Я подошел к Ардеру, но смолчал. Он, конечно, сразу почувствовал. «Олаф, – сказал он, – не злись. Ты мой лучший друг, но сейчас я лечу с ним, а не с тобой, потому что…» Знаешь, как он сказал?

– Нет, – сказал я. К горлу подкатился комок.

– «Потому что только он один спустился в «дыру». Он один. Никто не верил, что туда можно спуститься. Он сам не верил». Ты верил, что вернешься?

Я молчал.

– Видишь! «Мы вернемся вместе, – сказал Ардер, – или не вернемся совсем»…

– И я вернулся один… – сказал я.

– И ты вернулся один. Я тебя не узнал. Как же я тогда испугался! Я был внизу, у насосов.

– Ты?

– Я. Смотрю, кто-то чужой. Совершенно чужой. Я думал, это галлюцинация… У тебя даже скафандр был совершенно красным.

– Ржавчина. Лопнул шланг.

– Знаю. Ты мне говоришь? Ведь это же я потом латал его. Как ты выглядел… Да, но только позднее…

– С Гиммой?

– Ага. Этого в протоколах нет. И ленту вырезали через неделю, кажется, сам Гимма. Я думал, ты тогда его убьешь.

– Не говори об этом, – сказал я, чувствуя, что еще минута, и я начну дрожать. – Не надо, Олаф. Прошу тебя.

– Только без истерики! Ардер был мне ближе, чем тебе.

– Что значит «ближе», «дальше», какое это имеет значение?! Болван ты, Олаф. Если бы Гимма дал ему резервный вкладыш, он бы сейчас сидел с нами! Гимма экономил на всем, боялся потерять лишний транзистор, а людей потерять не боялся! – Я осекся. – Олаф! Это чистейшее безумие. Пора забыть.

– Видно, Эл, не можем. Во всяком случае, пока мы вместе. Потом уже Гимма никогда…

– Оставь в покое Гимму! Олаф, Олаф! Конец… Точка. Не хочу больше слышать ни слова!

– А о себе я тоже не могу говорить?

Я пожал плечами. Белый робот хотел убрать со стола, но только заглянул в комнату и вышел. Его, наверное, испугали наши возбужденные голоса.

– Скажи, Эл, чего ты, собственно, злишься?

– Не притворяйся.

– Нет, серьезно.

– Как это «чего»? Это же случилось из-за меня…

– Что из-за тебя?

– С Ардером.

– Что-о?

– Конечно. Если бы я сразу настоял, перед стартом, Гимма дал бы.

– Ну, знаешь! Откуда тебе было знать, что подведет именно радио? А если бы что-нибудь другое?

– Если бы! Если бы! Не было никакого «если бы». Было радио.

– Постой. Так ты с этим носился шесть лет и даже не пикнул?

– А что мне было «пикать»? Я думал, это и так ясно.

– Ясно? Черное небо! Что ты плетешь, человече?! Опомнись! Если бы ты это сказал раньше, каждый бы решил, что ты рехнулся. А когда у Эннессона расфокусировался пучок, то это тоже ты? Да?

– Нет. Он… Ведь расфокусировка случается…

– Я знаю. Все знаю. Не меньше тебя. Эл, я не успокоюсь, пока ты не скажешь.

– Что?

– Что это только твое воображение. Это же дикая чушь. Ардер сам бы тебе сказал это, если б мог.

– Благодарю.

– Слушай, Эл, я тебе сейчас так врежу…

– Поосторожней. Я посильнее.

– А я злее, понимаешь? Болван!

– Не кричи так. Мы тут не одни.

– Ладно. Все. Но это была чушь или нет?

– Нет.

Олаф так втянул носом воздух, что у него побелели ноздри.

– Почему нет? – спросил он почти нежно.

– Потому что я уже раньше приметил эту… эту жадную лапу Гиммы. Я обязан был предвидеть это и взять Гимму за глотку сразу, а не после того, как я вернулся с известием о гибели Ардера. Я был чересчур мягок. Вот в чем дело.

– Ну ладно. Ладно. Ты был слишком мягок… Да? Нет! Я… Эл! Я не могу. Я уезжаю.

Он вскочил из-за стола. Я тоже.

– Ты что, с ума спятил! – крикнул я. – Он уезжает! Ха! Из-за того, что…

– Да, да. А что, прикажешь слушать твои бредни? И не подумаю. Ардер не отвечал. Так?

– Отстань.

– Не отвечал? Говори.

– Не отвечал.

– У него могла быть утечка?

Я молчал.

– У него могла быть тысяча различных аварий? А может быть, он вошел в зону отражения? Может, в этой зоне погас его сигнал, когда он потерял космическую скорость в завихрениях? Может, над пятном у него размагнитились излучатели, и…

– Довольно!

– Не хочешь признать, что я прав? Стыдись!

– Я же ничего не говорю.

– Ага. Значит, могло все-таки случиться что-нибудь такое, о чем я сказал?

– Могло.

– Тогда почему ты уперся, что это было радио? Радио, и больше ничего, только радио?

– Может, ты и прав… – сказал я. Я вдруг почувствовал страшную усталость, и мне все стало безразлично. – Может, ты и прав, – повторил я. – Радио… просто наиболее правдоподобное объяснение, понимаешь?.. Нет. Пожалуйста, помолчи. Мы и так говорили об этом в десять раз больше, чем надо. Лучше помолчи.

Олаф подошел ко мне.

– Конь… конь несчастный… у тебя слишком много этого добра, ясно?

– Какого еще добра?

– Чувства ответственности. Во всем надо знать меру. Что ты собираешься делать?

– Ты о чем?