Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда фортуна – на дыбы,
За неудачей – неудача,
Я не кляну своей судьбы.
Когда бедой за горло схвачен,
Когда опустошён вконец,
Я верю – это не конец,
И где-то ждёт меня удача.
В конце ноября, я включился в работу на кафедре, не обращая внимания на неприятную обстановку. Векслер теперь добивался мер более крутых и уже через несколько дней перешёл к делу – написал докладную записку проректору по науке Дегтяренко с требованием запретить мне заниматься хоздоговорами, ложно основав моей плохой учебно-методической работой на кафедре; это была явная несправедливость, о чём я сказал заведующему; написал объяснительную записку проректору, но как обычно высший руководитель почти всегда поддерживает низшего, поэтому пояснение о несправедливости Векслера, о котором я сообщил, не дало результата; мой научный руководитель Савин, вступивший за меня, переговорил с Дегтяренко, но безрезультатно.
Итак, мне запретили работать по хоздоговорам, фактически отстранили от научной работы по прихоти Векслера, который лишил меня зарплаты 110 рублей в месяц (это 25% общего заработка); «Вспыльчивый может сделать глупость; но человек, умышленно делающий зло, ненавистен» (притча Соломона). Заведующий кафедрой отравил меня в тяжёлое время, усилил мои душевные муки, не могу умолчать о нём – это был самый отвратительный пример, до чего может исподлиться человек. Боже, подумал я, сколько раз спотыкался о людях, которых уважал, делал им много добра, а в итоге они отвечали злобным отношением ко мне; воистину, «не делай добра – не будет зла»; не люблю эту поговорку, никогда её не любил, но приходилось вспоминать всё чаще. Однако я не унывал, не отчаивался:
Мне в жизни испытать
пришлось так много,
Смен радости и горя, что ничем
Нельзя меня согнуть.
(Неизвнстный поэт)
Я был подчинённым Векслера и не мог действовать независимо; посокрушавшись и поразмыслив, предпочёл не бунтовать и сделал вид, что смирился; однако знал правило, простое для понимания, но не очень-то лёгкое для выполнения: неизбежное надо воспринимать с достоинством. Пребывал я в большом раздумье, и, главное, – как к этому отнесётся Галя, да и вообще, надо было всё как следует обмозговать; конечно, хотя я и не рассказывал жене об обстановке на работе, но она по моему настроению понимала, что всё идёт не так, как надо; до поры до времени я не сказал ей, что имею вызов в Братск. Какое-то ноющее чувство подсказывало мне, что наше время коротко, оно короче, чем мы думаем; я хотел, чтобы моё время было наполнено смыслом, было целеустремлённым, творческим, важным. Пришлось снова держать удар на поворотах судьбы, но поступать надо разумно, зачем портить жизнь себе и своим близким.
На кафедре обстановка ещё более накалилась; в голове у преподавателей был один простой вопрос, старый как мир: а что вообще Векслер делает полезного? Мне стало ясно, что работать с Векслером не имеет смысла; правда, другие доценты, которым деваться было некуда, по мере ощущения того, что Векслер пришёл всерьёз и надолго, всё больше склонялись к тому, чтобы смириться с печальными реалиями и сохранить работу; несмотря на общее негодование против шефа, они терпели, сносили оскорбления; всё-таки у всех семьи, у половины преподавателей был уже предпенсионный возраст, поэтому никто не роптал; от постоянных столкновений и споров с Векслером преподаватели нервничали – так в перебранках прошла осень. Шеф решил видеть себя неким «мессией», открывающим смысл работы на кафедре и указывающим путь; я же снова должен сказать, что у меня есть свои жизненные принципы, и что они не всегда совпадают с предъявляемыми ко мне требованиями.
Подумал, мне уже 46 лет, взрослый мужик, нормально работаю, коллеги уважают и хорошо ко мне относятся, кое-что хорошего уже в жизни сделал и желаю сделать ещё больше. И вдруг приходит начальник, именно начальник по своему неуёмному нраву, а не руководитель кафедры, гнёт совершенно не в ту сторону, создаёт склоки и нервозную обстановку, мешает нормальной работе, совершенно некомпетентен ни в ТСП, ни в стиле управления людьми. У меня постепенно пропадает желание не только появляться лишний раз на кафедре, но и общаться с унылыми коллегами и начальником. И главное – почему я должен вместо того, чтобы нормально трудиться, нервничать, переживать за товарищей, терять драгоценное время на выслушивание долгих и бессмысленных тирад брызгавшего слюной начальника; знал из ранее прочитанного: «чтобы изменить что-то в жизни, надо изменить свои мысли. Текущие мысли творят будущую жизнь. Мысли всегда становятся реальностью. Ничто не придёт в жизнь, пока вы сами не призовёте это. Мысли первичны, а то, что мы видим и переживаем – только их следствие». Нет, думал я, такая работа мне совершенно не подходит; вспоминал о командировке в Братск, где впервые узнал о существовании строительного факультета в местном институте. В принципе, у меня было два варианта: Красноярск или Братск. В КПИ меня бы приняли, как обещали, а друзья, особенно Климко, которого я любил за добрый нрав, помогли бы мне; но сыграло роль следующее: мне понравилось в Братске, отношение ко мне, приглашение на работу и, что уж говорить, прекрасная природа и климат. Кроме этого, тёплое отношение ко мне семьи Рыхальских; всё это привело меня к окончательному выводу; я из дома позвонил в Братск Рыхальскому, в двух словах объяснил ситуацию на работе, на что он сказал: «Не раздумывай и приезжай скорее».
LXIV
Я видел, что на кафедре царило уныние, мои коллеги приходили на работу в плохом настроении, перестали разговаривать друг с другом, сидели за своими столами и молчали; я понял: продуктивно работать не смогу и улучшения общего нервного состояния ждать бесполезно, казалось, что будет только хуже.
Но места избегаем мы такого,
Где слышен запах тленья и болот.
Что сходен с речью человека злого,
Который всех поносит и клянёт.
Наверное, я приближался к узловой точке своей жизни, потому что внутри меня нечто постоянно говорило: «Ты заслуживаешь большего и можешь добавить ценности этому миру, принести ему что-то. А также – чтобы просто быть кем-то б̀ольшим и лучшим, чем вчера»; чёрный юмор: «жить надо так, как хочешь, но не получается».
Мой разум кричал, однако и сквозь крик я сознавал, что даже в этом распятом беспомощном состоянии я свободен – я могу ненавидеть своих мучителей или простить их. «Разум, даже если его притесняют и пренебрегают им, в конечном
