Ей захотелось распахнуть дверь и сказать, что он рассчитал все верно, что она все слышала, но вместо этого вернулась в гостиную. Взяла в руки вязанье, и перед ее глазами замелькали цветные петли. Она ровно дышала, расслабилась и на какое-то мгновение даже успела почувствовать себя счастливой. Ведь Гриша любит ее, разве этого мало? И даже сейчас, ночью, он, вместо того чтобы спать, убеждает Машу как можно скорее покинуть эту квартиру, чтобы наконец обосноваться здесь самому в прежнем, пусть и обновленном качестве ее мужа, мужа Анны. Понятно, что ему совершенно нет дела до Маши. Каждое его слово питается лишь его эгоизмом и желанием избавиться от нее, но ведь и его можно понять… Оранжевая петля, черная, желтая… И снова возникло лицо Матайтиса. Она ловила себя на том, что думает о нем постоянно и что, где бы в квартире она ни находилась, ей всюду мерещится Максим с блуждающей, порочной улыбкой на губах. И она хочет от него этой порочности, этого желания, и хочет, чтобы он приходил к ней чаще, чтобы хотя бы мечтать о нем. Это весна? Неужели во мне еще так много горячей и молодой здоровой крови? Она бурлит во мне, эта кровь, и не дает мне покоя. Я хочу Матайтиса, хочу, как хочет, вероятно, беременная женщина погрызть мела, проглотить его, чтобы успокоиться.

Она видела себя в объятиях этого крепкого парня, почти чувствовала его, и даже испарина выступила на горячем лбу. Анна лежала, разметавшись на постели, а ее вязанье стыло на прохладном полу, освещенное светом уличного фонаря. И если сейчас в постель вернется Гриша и заглянет ей в глаза, то что он там увидит? Сколько грешных мыслей возникло за последний час этой нескончаемой ночи?

Сна не было. Совсем. И о чем он еще может ей говорить? О чем? И говорят ли они? А что, если, думая о том, что она крепко спит, Гриша воспользовался Машиной амнезией и сейчас целует ее, гладит ее волосы, расстегивает пижаму?

Она резко села, поправила волосы, накинула халат и снова отправилась в унизительное путешествие по квартире. Голос Гриши она услышала, лишь когда почти вплотную подошла к закрытой двери кухни. Это означало, что они перешли почти на шепот. Но о чем можно вот так долго говорить?

– …потерпи еще немного, и все закончится благополучно. Я помогу тебе, обещаю. Только и ты мне пообещай не делать глупостей. У тебя тупиковое положение, но ведь ты сама себя туда загнала. Ты прекрасно знала, на что идешь и что тебе грозит… Правильно. Да, да, именно так все и было. Но какой смысл сейчас оскорблять меня? Разве ты не понимаешь, что у тебя только один путь? Да, бежать. И как можно скорее. Но только не сейчас… Понятно, что тебя разыскивают, а ты как думала? Люди нам этого никогда не простят. Ну, хорошо, тебе не простят. Так надо было раньше думать об этом, готовить тылы к отступлению. Все, я устал, уже глубокая ночь, но Анна может проснуться в любую минуту. Я даже не удивлюсь, если сейчас распахнется дверь… Все, успокойся… Ложись спать. Только учти, если ты выйдешь из игры недопустимым образом и подставишь меня, тебе не жить. Я не для того потратил столько времени и сил, чтобы лишиться всего из-за такой дуры, как ты. Я не оскорбляю тебя, это ты оскорбляешь меня. Продолжай изображать из себя сумасшедшую и терпи. Должно пройти какое-то время, чтобы все утихло. Все, иди спать… Мне кажется, что кто-то подошел к двери…

Анна, не помня себя, забежала в гостиную и прямо в халате забралась под одеяло. Выключила свет и закрыла глаза, притворившись спящей. Сердце ее бухало так, что, казалось, слышит весь дом. И почти сразу же послышались шаги за дверью. Гриша вошел и в ту же минуту оказался рядом с ней под одеялом. Холодный, с острыми костлявыми коленями и ледяными руками. Он обнял ее, прижался к ней, как прижимаются во сне к матери озябшие дети, и поцеловал ее, зарывшись головой в ее теплые волосы. Он холодный как мертвец.

…Утром Анна была сама не своя. За завтраком не разговаривала ни с Машей, ни с Гришей. Единственным человеком, которому она сейчас могла бы довериться, был Матайтис. Но он был далеко от нее и не знал, даже не предполагал, что отныне ее жизнь находится в опасности, что она живет среди людей, которые каким-то удивительным, фантастическим образом сумели вовлечь ее в свой, судя по всему, чудовищный, невероятный по замыслу план. Иначе как можно объяснить то обстоятельство, благодаря которому Анна встретила на своем пути Машу?

Заливая овсяные хлопья молоком и заваривая кофе, она задавала себе вопросы и сама же отвечала, стараясь не замечать вокруг себя ни заспанных физиономий ставших ей ненавистными Гриши и Маши, ни самое себя в халате и копной нерасчесанных волос на голове. Теперь ей было все равно, как она выглядит и на кого похожа. Множество открытий и страшных догадок роились в голове и не давали покоя. Первое открытие: Гриша был знаком с Машей до того, как они встретились у Анны. Больше того, они были знакомы накоротке. Обращаются друг к другу на «ты». И если в первый раз, когда Гриша обращался к Маше на «вы» («…вам, Машенька, совершенно нечего бояться») и опосредованным образом объяснялся Анне в любви («она знает, что я люблю ее и никогда не брошу. Она для меня – все…»), он наверняка знал, что Анна за дверью и подслушивает их разговор, то вторая подслушанная ею часть их разговора была звеном той лихо закрученной интриги, о которой Анна не знала ничего, но куда оказалась невольно втянутой. Обрывки этого разговора мучили ее своей конкретикой и недвусмысленностью, которые не оставляли надежды на то, что все услышанное ею может быть просто недоразумением. Анна прокручивала их в своей голове по нескольку раз, но ничего утешительного, что могло бы объяснить эти фразы как-то иначе, не находила.

«…потерпи еще немного, и все закончится благополучно. Я помогу тебе, обещаю. Только и ты мне пообещай не делать глупостей. У тебя тупиковое положение, но ведь ты сама себя туда загнала. Ты прекрасно знала, на что идешь и что тебе грозит…» Если перевести это на язык реальности, связанной с положением Маши в квартире Анны, то это выглядело примерно так: «Поживи еще немного здесь, потерпи Анну. Тебе сейчас плохо, но ты сама во всем виновата, сама знала, на что идешь…» Но зачем ей меня терпеть, зачем жить у меня и разыгрывать из себя беспамятную? Что ей это дает и при чем здесь вообще Гриша? Я?

«…какой смысл сейчас оскорблять меня? Разве ты не понимаешь, что у тебя только один путь? Да, бежать. И как можно скорее. Но только не сейчас…» Эта фраза и вовсе непонятна. С одной стороны, получается, что Маше нужно куда-то бежать, причем как можно скорее, но, с другой стороны, не сейчас. Почему? Она от кого-то прячется? Кроме того, она оскорбляет Гришу. Но те слова, которые его оскорбили, она произносила тихо, она вообще вела себя тихо. Как настоящая преступница…

«Понятно, что тебя разыскивают, а ты как думала? Люди нам этого никогда не простят». Эта фраза и вовсе пахнет криминалом. Машу разыскивают. И какие-то люди чего-то им не простят. Какие люди? И почему нам? Значит ли это, что Гриша сам вынудил Машу совершить какое-то преступление, за которое ей сейчас и приходится отдуваться, но только самой, уже без него? Да, именно так оно все и выглядит. Но разве все это имеет отношение к тому, что Маша несколько дней тому назад стала матерью? Может, она должна была родить ребенка и отдать его? Продать? Анна знала о таком своеобразном и циничном бизнесе.