О, ты ее видел у Премингера? У Годара тоже? Скажи на милость, ты, я вижу, из кино не вылезаешь! Стрижка под мальчика, высокий лоб, прелестная ямочка на левой щеке. Какого роста? Маленькая, как воробушек. Натуральная ли блондинка? Волосы пшеничного цвета. Нет, ее не коробят избитые выражения. Акцент? Обворожительный. Она мне говорит: “Я смоутру на вас, пока вы не переставаете смоутреть на меня”. А я мог часами на нее, крохотулю, смотреть. Ей нравится Брандо, Джеймс Дин, равенство, справедливость, французские классики… Знаю, знаю. Она на двадцать пять лет моложе, но я в ее объятиях превращаюсь в маленького Ромушку. Да, видит бог, это она меня держит в объятиях. Потому что она ненасытна. Хватает ли меня на секс? Еще как! Я не был так силен никогда в жизни! Я столько занимаюсь сексом, что мне некогда писать. Жаловаться не приходится – ведь рано или поздно наступает час, когда вам дают знать, что, как написано на табличках при выходе из метро, дальше ваш билет недействителен.

Мы с ней из одного теста. Две безнадежности в сумме дают надежду, правда? Я так ее люблю. До безумия. А по нынешним временам это первейшая необходимость – чтобы было кого любить. Конечно, она, как все женщины, чуточку назойливая. Особенно когда ее нет. Видел бы ты ее утром, когда она выныривает из простынь и подушек, как из облака пуха. В такие минуты я счастливейший из людей. Знаешь, счастья не надо бояться, оно само быстро проходит.

95

И еще много бы о чем он мне нарассказал: как он на время оставил дипломатическую карьеру, о своих неудачах в театре, о желании работать в кино, о съемках жены – и уточнил бы: “будущей жены”, – о поездке в Индию и в Японию, о недавнем увлечении живописью, о Каннском фестивале, о Софи Лорен и Роми Шнайдер, о своих любимых книгах – всегда и по-прежнему Гоголь, – а под конец, проговорив целый час о себе, он перевел бы разговор: ну, хватит обо мне. Ты читал мою последнюю книгу?

96

Все то, что я вложил в его уста, он и правда мог бы произнести – по крайней мере, почти все эти слова он написал собственноручно, они есть в его сочинениях. Что же касается завершения тирады – “хватит обо мне” – и перехода от самого себя к своим книгам, так это вполне в его духе. Чтобы позлить его, я бы ни слова не сказал о книге, а просто бы спросил: “Ты действительно виделся с Кеннеди?”

97

Это было в Белом доме, wedding cake Пенсильвания-авеню, Вашингтон, штат Колумбия, в июле 1963 года. За столом сидели шестеро: Джон Фицджеральд Кеннеди, он же – господин Президент, его жена Жаклин, она же – Джеки, спичрайтер президента Ричард Гудвин, он же Дик, со своей женой Сандрой, она же Сэнди, а также Роман Кацев, он же Ромен Гари, и Джин Сиберг – но где же они?

Накануне писателю и голливудской звезде сказали, что на другой день в 20.00 их будет ждать самый могущественный человек самой могущественной страны мира. “Смотрите не опаздывайте! – предупредили их. – Точность – вежливость королей, а чем не король президент Соединенных Штатов Америки!” – “Не беспокойтесь, – отвечал Гари. – Мы приедем даже заранее”, – однако в назначенный день и час их еще не было на месте. Кеннеди смотрит на часы – “Омегу” желтого золота высокой пробы с выгравированным на корпусе именем владельца, – стрелки показывают 20.05. Нахальная, однако, парочка, думает президент. В 20.10 он принимается расхаживать по Овальному кабинету. Там, в кабинете, имеется американский флаг, глобус на треножнике, макет парусного судна, зубы акулы, несколько президентских безделушек, телефон (не красный), несколько папок с документами и маленький Джон-Джон – тсс! – под столом. В 20.15 президент вернулся в гостиную и стукнул кулаком (в буквальном смысле) по столу, так что тремя секундами позже cейсмолог Александр М. Айлесс зарегистрировал в Перте незначительный толчок. “Если у них не окажется уважительной причины, пусть пеняют на себя”, – подумал Кеннеди в 20.20. А в 20.30 – “Только смерть сможет их извинить”. Не сможет – вот они, живехоньки, явились наконец, слегка смущенные, – ну да, конечно, пробки… Кеннеди уж собрался сурово отчитать их, но… увидал улыбку Джин, ямочку Джин, синие глазки Джин, грудь Джин и, главное, маленький задик, так мило обтянутый джин…

– Джин! – говорит Гари своей невесте, пробуждая замечтавшегося Президента. – Расскажи нашим хозяевам, что с нами случилось в Нью-Йорке.

– Ужасно глупо получилось, мы опоздали на свой рейс: думали, что самолет на Вашингтон вылетает из аэропорта Ла-Гуардия, а оказалось – из Айдлуайлда, – говорит актриса Джону Фицджеральду Кеннеди, чье имя пока еще не стало названием аэропорта.

– Нам ужасно неловко, – добавляет она и еле переводит дух.

– Ничего, ничего! – говорит, очнувшись, Президент и приглашает их к столу, где ждут остальные. Пропускает гостей: – После вас.

“Вот это джентльмен”, – восхищается Джин, входя в гостиную перед ним. “Вот это задик”, – восхищается Джон, глядя ей вслед с высоты своих шести футов двух дюймов. “Вот это да”, – восхищается Ромен Гари и думает о своей матери. “Увидела бы она меня сейчас: одетого как лорд, об руку с самой красивой женщиной в мире и за одним столом с королем, она бы громко шмыгнула носом от счастья и театральным жестом, не выпуская своей «Голуаз» изо рта, раскинула бы во всю ширь свои маленькие руки и ждала, чтобы сын бросился в материнские объятия и расцеловал ее. Виктор Гюго, сказала бы она со слезами на глазах, мой сын стал Виктором Гюго! Но мама умерла, все думает Гари, и я стал не Виктором Гюго. А обыкновенным…”

– Я бы тоже хотел стать писателем, – сказал Кеннеди, видя, что гость задумался. – То есть по преимуществу писателем. Я ведь пишу. Вот только что закончил книгу. А предыдущая, – расхвастался Президент, – получила Пулитцеровскую премию. Это у нас примерно то же, что ваша Гоункуровская.

И пустился в подробности: название (Profiles in Courage — “Профили мужества”), жанр (биография), сюжет (политическое мужество восьми американских сенаторов), издательство (Harper & Brothers), количество страниц (двести семьдесят две), но не уточняет, что сам не написал в ней ни строчки (не хочет утомлять собеседника деталями).

– О, – говорит Гари, и без того все понимая, – так мы коллеги! Вы много читаете?

– Да, – отвечает Кеннеди.

– И французов тоже?

– Да, – отвечает Кеннеди, – вот у меня как раз на столе… такая небольшая книжка… ну, вы знаете, того писателя, который разбился на машине года три-четыре назад… Их еще было двое… Damn, – вырывается у него, – никак не вспомню имя.

– Альбер Камю, – вступает в разговор его жена и добавляет: – А кто молодец? Джеки молодец.

– И Мишель, – продолжает Гари, – Мишель Галлимар, племянник моего издателя Гастона, он сидел за рулем.

– Ну ладно, – Кеннеди не хочет углубляться в неприятную тему, – не будем о смерти, есть вещи и повеселее (оттуда до Далласа было тысяча сто тридцать миль и четыре месяца, но он был так далек от этих мыслей).

Он улыбается улыбкой тех, кому улыбнулась судьба, и заводит с Джин разговор о кино. Говорит по-французски: