А самое главное, что с 1331 года, как замечают и иностранные историки, такие, как Дж. Феннел [281], и наши, ордынская администрация до времён Донского перестала делать попытки столкнуть лбами русских князей, к чему она пристрастилась при Узбеке. После разгрома Михаила Тверского под Новгородом в 1316 году, жестокого истребления склочного посла вместе со всеми его людьми и купцами в 1228 году в Твери и, что наиболее проявилось в том же 1328 году, когда появились сразу 2 великих князя. Очевидно, в Орде поняли: к власти в Москве пришли серьёзные люди, которых серьёзно поддержала Православная церковь. И теперь Москва становится неизбежным центром ядра Русского царства. И мешать этому больше не стоит. И всё вроде было правильно. Народ и князья с боярами в Центральной России, Новгороде, правители и беки в Орде, митрополия – все успокоились. Торговля цвела. Города строились. Во время съезда князей в Орде по случаю кончины Александра Васильевича Суздальского и вызванного ею нового перераспределения власти хан объявил им о своем решении увеличить размеры дани, выплачиваемой русскими землями. Свое решение хан весьма серьёзно объяснил тем, что со времен татарской переписи 1257–1259 годов территория Руси увеличилась, а количество дворов в городах и селах возросло. Великому князю Владимирскому совместно с другими правителями предоставлялось самим произвести новую раскладку ордынского «выхода» по городам и волостям [282]. Вот с этого момента Северная Русь и стала платить по 7000 руб в год (Каштанов, Янин.). Увеличение не было большим. Посоветовавшись с князьями и послами северян, Калита решил, что новые платежи следует возложить на Новгородскую землю. Ее территория и податное население действительно заметно возросли после 1259 года за счет освоения обширных областей по рекам Вычегде и Печоре, а также в верховьях Камы. Кроме того, перевалив через Урал, новгородцы утвердились в Югре, богатой соболями. Богатой даже в большей степени, чем Печора и Пермь. По извилистым речным системам уральского Севера. С помощью ушкуйников. Т. е. они расширялись прямо на ордынском пограничье. И поэтому с них как с людей боевых и расчётливых можно было попросить сатисфакции, или, говоря словами Остапа Ибрагимовича, ЧАСТЬ – как условие для сохранения ими ЦЕЛОГО. Отношения Новгорода с Ордой слабо освещены источниками. Ибо его правители общались с ханами через послов. Ясно лишь, что «черный бор» – новгородская дань в Орду размером 1000 гривен серебра (2000 низовых рублей), которую новгородцы платили примерно один раз в восемь лет. Новгородцы в целом поняли, как говорилось выше, что эта дань для них – фактически очень выгодная сделка. И особенно спорить не стали. Хотя они стали фактически платить серебра больше половины от русской дани (выхода). Всем было понятно, что это справедливо, а решение Узбека увеличить дань на одну тысячу гривен – ещё и очень выгодно. Возможно, именно поэтому русская дань Золотой Орды и называлась не данью, а ВЫХОДОМ. Новгород зарабатывал на мехах, а владимирские купцы (вместе с новгородскими) – льготной торговлей на Волге. Вот платой за сей выгодный выход на Нижнюю Волгу и Дон и был ВЫХОД Северной Руси. Однако расчётливый Калита тихой сапой решил ещё одну задачу. Численность населения Северо-Восточной Руси (Центральной России без смоленско-брянских земель) выросла с 600 000 человек до 1 000 000. Серебра, золота, жемчуга, янтаря, мехов стало больше за счёт своих промыслов на севере территории Великого княжества Владимирского (таких, как регион Галича Мерьского (то есть северного)), а также роста благотворной торговли с Новгородом. А дань не изменилась.

Однако над головой Калиты висела проблема. Хан требовал разыскать и выдать «лютого» мятежника Александра. Исполнить это был готов не только князь Московский, но и новгородцы. И хотя новгородская «готовность» была больше на словах, они вместе с Калитой стали требовать от Пскова выдачи князя. Но тут вмешались тронутые его бедой псковичи, которые обратились к нему с увещанием: «Господине княже Александре! Ныне не ходи в Орду напрасно, но сиди во Пскове, и мы вси главы своя за тебя положим». Подумав, князь поступил согласно их совету. Укрывшись за высокими каменными стенами псковской крепости, он терпеливо ждал своей судьбы [283]. Между тем московско-суздальско-тверское войско уже приближалось к Новгороду. В субботу, 25 марта 1329 года Иван Данилович был на Городище. Здесь, на правом берегу Волхова, в двух верстах от города обычно жили князья, приглашенные в Новгород на княжение. На другой день Калита торжественно въехал в Новгород и был возведен на новгородское княжение. Узнав о решимости псковичей твердо стоять за Александра Михайловича, князья затужили. Никому не хотелось гнать своих воинов на неприступные стены псковской крепости [284]. Против своих же железных стражей ливонской границы. Так и сидели в бесплодном раздумье князья на Городище, пока наконец кто-то из них не произнес единственное нужное слово – «митрополит». После кончины митрополита Петра в декабре 1326 года патриарх Исайя назначил митрополитом Киевским и всея Руси своего придворного клирика Феогноста. По происхождению Феогност был греком из Морей. Он никогда прежде не бывал на Руси. Зная о московско-тверском споре за власть, византийцы опасались, что митрополит из русских не сможет сохранить нейтралитет и быстро окажется на самом острие политической борьбы [285]. Благоразумный и более религиозный Иван Калита не повторил ошибки Михаила Тверского, поссорившегося с митрополитом Петром. Феогност не раз останавливался в Москве, жил во дворце святителя Петра на Боровицком холме. Весной 1329 года Феогност прибыл в Новгород. Вероятно, он участвовал в торжествах по случаю возведения князя Ивана на новгородский престол. Когда псковский поход зашел в тупик, Калита и пришедшие с ним князья обратились к Феогносту с просьбой о помощи. Святитель долго медлил, не желая ввязываться в сомнительное дело. Но в конце концов уступил [286]. Он отправил грамоту к князю Александру, в которой повелевал ему явиться на ханский суд. В случае ослушания митрополит грозил ему отлучением от Церкви. Тверской князь не послушал. Тогда Феогност отлучил от церкви не только его самого, но и весь Псков и всю псковскую землю. Эта небывалая церковная кара смутила псковичей. Затворились церкви, прекратились службы, умолкли колокола [287]. Поразмыслив, князь Александр собрал псковичей на вечевой площади и обратился к ним с такими словами: «Братиа и друзи вернии, и любовьнии и храбрии псковичи! Не буди на вас отлучениа и проклятиа святительскаго мене ради» [288]. Пока псковичи и князь Александр толковали об отлучении, Иван решил их поторопить и подтолкнуть к нужному решению. Его войско двинулось на Псков. Двигалось крайне медленно. За три недели оно прошло не более полутораста верст и достигло города Опоки. Здесь союзники начали готовиться к осаде этого форпоста псковской земли. Псковский летописец проницательно замечает, что князь Иван вел свою армию столь медленно, «не хотя пскович розъгневити» [289]. Это похоже на правду. Князь Иван, конечно, понимал, что стремительное вторжение воодушевило бы привычных к войне псковичей на решительное сопротивление. Напротив, медлительность наступавших давала им время принять благоразумное решение. В лагерь Калиты, разбитый близ Опоки, прибыли псковские послы во главе с посадником Селогой. Они передали великому князю послание псковского веча: «Князь Александр изо Пскова поехал прочь; а тобе своему князю великому весь Псков кланяется». Довольные таким исходом дела князья и новгородцы поспешили назад. Все формально были рады – если новгородцы искренне, то Иван Калита и его люди, скорее, со скрываемой досадой. Слишком много бед натворил неразумный и авантюрный тверской князь Александр. Но, по крайней мере, его удалось отодвинуть в Литву, и каких-то новых неприятностей от него Иван тогда не предполагал. И Узбек успокоился – поход формально состоялся, злой враг бежал, изчез и растворился политически. И в целом политическая ситуация в землях Центральной России успокоилась. Торговля волжская цвела, послы-коллекторы исчезли, строились белокаменные церкви. Однако на западе снова стали собираться политические тучи. Отъехав на полтора года в Литву весной 1329 года, Александр Тверской вновь вернулся сюда. Формально он все еще находился под отлучением. Однако об этом никто, в том числе и сам митрополит, предпочитали не вспоминать. «Реал политик», так сказать, в своём средневековом варианте. Псковичи были также обрадованы приездом архиепископа Великого Новгорода Василия Калики и приняли его «с великою честью». Последний раз глава Новгородско-Псковской епархии был во Пскове семь лет назад – в 1326 году. Приезд владыки севера означал прекращение церковно-политической изоляции города. Архиепископ встретился с князем Александром и окрестил его новорожденного сына. Имя, данное при крещении сыну князя, Михаил – указывает на время его рождения и на время приезда во Псков владыки Василия, осень 1333 года. Осторожный и внимательный Иван Московский сразу насторожился. К тому же, при Василии Калике – практически надолго ставшем правителем Новгорода – республика резко усилилась. Как Литва при Гедимине и Москва при Калите. На русской земле образовалось три крупных политических центра – Великий Новгород, растущие Москва и Литва. Но больше всего Ивана напрягал тверской изгнанник. Вторым действием политической игры стало прибытие на берега Волхова литовского князя Наримонта Гедиминовича в октябре 1333 года. Новгородское правительство в то же время продолжало укреплять город. В 1334 году над каменными стенами поднялись высокие деревянные башни и навесы. Руководителем строительства по-прежнему выступал архиепископ. Калита начал распутывать новгородский узел. Вероятно, по его просьбе митрополит Феогност вступил в переговоры с Василием Каликой во Владимире. Он пригласил его к себе для участия в поставлении нового сарского епископа, однако использовал эту встречу и для обсуждения политических событий. О содержании переговоров летопись умалчивает. Известно только, что смекалистый новгородец явился к самолюбивому и скуповатому византийцу «со многими дары и с честию» [290]. Это посредничество митрополита Феогноста вновь, как и во время псковского похода 1329 года, принесло князю Ивану успех. Новгородские послы пригласили князя Ивана посетить город и возобновить свое пребывание на новгородском столе. 16 февраля 1335 года князь Иван Данилович приехал в Новгород. Уже само его появление на берегах Волхова заставило уехать оттуда литовского князя Наримонта-Глеба Гедиминовича. Впрочем, он оставил в новгородских пригородах своих наместников, которых умный Калита не тронул. Он понял: если могучий Новгород начнёт игру с Литвой, у Москвы не будет шансов. Желая поэтому основательно рассорить Новгород со Псковом, князь Иван стал уговаривать новгородцев предпринять вместе с ним и со всей «низовской» силой новый поход на Псков. Он так вполне искренне желал убить двух зайцев: тверского (самого опасного) и литовского. Основанием для войны, как и в 1329 году, было пребывание во Пскове Александра Тверского. При этом князь Иван ссылался на ханский приказ и на угрозу татарского нашествия в случае его неисполнения. Однако новгородские бояре отказались воевать со Псковом. Они строили и укрепляли свои и так неприступные каменные стены и замки, прекрасно понимая, что никакой Узбек на них не пойдёт: рубиться с важнейшим торговым партнёром – ему это надо? Весной 1335 года архиепископ Василий продолжил своё строительство мощных новгородских каменных стен. На сей раз владыка решил укрепить правобережную сторону. Согласно летописи, князь Иван был свидетелем этого события [291]. С грустью смотрел князь Иван на закладку еще одного пояса новгородских каменных стен: у себя в Москве он имел лишь деревянный Кремль… Вернувшись в Москву, князь Иван стал забывать осадок, оставшийся после новгородской поездки. Но судьба уже готовила ему новые испытания. 3 июля 1335 года вновь запылала Москва – всего через три года после пожара 1332 года. Много хуже пожара была весть, прилетевшая из Пскова. Князь Александр Тверской отправил в Орду своего старшего сына Федора. Тот должен был от имени отца просить хана Узбека о прощении. Многое, если не все, зависело от позиции Новгорода. Он в это время