Остается только понять, имеет ли смысл молитва, если молящиеся — раковые клетки великого Больного, которые давятся Его плотью и захлебываются Его кровью в надежде на причастие. Тогда как великому Больному уже давно не до причастия. Ему бы ремиссии дождаться.

* * *

Название «Звездочет» больше подошло бы какому- нибудь ресторанчику на крыше, где посетителям, разумеется за отдельную плату, предлагают полюбоваться ночным небом через антикварный телескоп, а не старому подвалу на улице Марата, но так уж получается, что мы звезды считаем в подвалах, а с крыш сигаем в ад; кафе, куда приходишь просто, без затей, пообедать, черт меня дернул согласиться, когда Лупетта предложила здесь перекусить, вокруг полно приличных ресторанов, пять минут ходьбы — и изысканная кухня, вежливые официанты, а не эти за-; все пошло как-то неправильно с самого утра, словно проснулся не в том направлении, странное ощущение из потешных мультфильмов и нездешних боевиков, будто стоишь на самом краю скалы и отчаянно машешь руками, стараясь удержаться, но законы тяготения явно не на твоей стороне; -стиранные скатерти, знакомые с институтских времен, смешно представить, что я учился здесь рядом, в двух шагах от ее дома, бежал, чтобы не опоздать на лекцию, а навстречу шла девочка-тростиночка, чересчур высокая для своих семи лет, однажды Лупетта показывала школьные фотографии, у тебя здесь не по-детски серьезный взгляд, знаешь, мне тоже так все говорили, наверное я слишком рано стала смотреть на мир взрослыми глазами... но внутри ты до сих пор осталась ребенком, разве такое бывает, как видишь, бывает; ну что, как всегда солянку, нет, закажи какой-нибудь салатик с морепродуктами и кофе, горячего пока не хочется, дурацкое слово «морепродукты», давайте тогда называть огурцы и картошку землепродуктами, а каких-нибудь рябчиков — небопродуктами, это же так переводят слово seafood, да знаю я, знаю, просто пытался неудачно пошутить; что-нибудь выпьем, смотри, текила, здесь ее раньше не было, правда, раньше здесь даже водки не, серебряную или золотую, серебряную, ну, за что, давай за мою маму, чтобы у нее в Париже все получилось, м-м-м, за маму так за маму; люблю смотреть, как Лупетта держит ножик и вилку, даже когда ест простой салатик, словно сдает экзамен по этикету, никогда не говорит с набитым ртом, как мама учила, когда я ем, я глух и нем, сначала нужно все медленно и аккуратно прожевать, потом поднести ко рту салфетку и сказать: ты что-то выглядишь очень уставшим, были трудные переговоры; если сосредоточиться только на ее руках со столовыми приборами, может показаться, что здесь не занюханное кафе, а по меньшей мере английский замок, дубовый стол, покрытый накрахмаленной скатертью с фамильной вышивкой, высокий камин, в котором пляшут ручные саламандры, вышколенные слуги с маленькими... почему ты так смотришь на мои руки, просто мне нравится на них смотреть, ты знаешь, у тебя очень кра-; упс, дарагой, скажи, что у нее очен красывый рук, какой орыгыналный комплимэнт, генацвале, вы слышали, он это называет настоящый любов, да-да, самый, понымаеш, настоящый, такой раз в сто лэт бывает, не повэриш; проснулся, маленький паскуда, только тебя здесь не хватало, а акцент-то зачем, для пущего драматизма, что ли; ты на акцэнт нэ отвлэкайся, продолжай, говоры, какой у тебя красывый рук, Лупэтт, какой красывый ног, а можно потрогат твой красывый груд, ай, что за груд, дай-ка пощупат твой красывый поп, вах, какой славный поп, хачу его прямо щаз, пойдем в кроват, да?

* * *

В первый же день своего появления в палате он получил прозвище Кроссвордист. Мне и раньше встречались люди, помешанные на кроссвордах, но настолько зацикленный на них человек попался впервые. Если бы не пергаментный цвет лица и обрамленные желтой коркой глаза, ему можно было бы дать лет сорок — сорок пять. Как и большинство из нас, Кроссвордист узнал о своем диагнозе слишком поздно. Едва придя в себя после подшивания катетера, наш новый сосед полез в видавшую виды синюю спортивную сумку и выудил оттуда целый ворох газет и книжек, покрытых исчерканными сетками кроссвордов. Не обращая внимания на текущие вразнобой капельницы, он сосредоточенно хмурился, слюнявя обгрызенный карандаш, и бормотал что-то неразборчивое. Кроссвордист казался настолько погруженным в себя, что когда он неожиданно высоким голосом проблеял: «Приспособление для проверки яиц, семь букв, никто не помнит?» — палата дружно вздрогнула. Ответа не последовало, и только спустя несколько минут Георгий Петрович пробурчал: «П... да. Когда мои яйца перестали реагировать на нее после третьей химии, я сразу понял — дело швах». Кроссвордист прищурил коростяные глаза и внимательно посмотрел на соседа. «Во-первых, в этом слове пять букв, а не семь, во-вторых, матерные слова в кроссворды не включают, а в- третьих, я уже нашел ответ — овоскоп». Геннадий Петрович тихо ругнулся и пополз с беломориной на черную лестницу. И хотя на восклицания Кроссвордиста больше никто не реагировал, еще несколько часов он продолжал оглашать палату своими идиотскими вопросами:

— Организм, живущий при отсутствии свободного кислорода, семь букв?

— Живопись, выполненная оттенками одного цвета, восемь букв?

— Присоска, которой растение-паразит прикрепляется к растению-хозяину и извлекает из него питательные соки, девять букв?

Химиотерапия заметных результатов не приносила, но мастер ответов на вопросы не унывал. «Пятничные купила? Давай быстрее, куда ты там их засунула?» — еще с порога блеял он на жену, обязанную регулярно доставлять в палату новые кроссворды.

«Разгадывать кроссворды на пороге смерти: что может быть глупее? — думал я. — Тебе осталось жить месяцы, если не недели, и ты не придумал ничего лучше, чем отыскивать имя вулкана на острове Хюнсю или вспоминать, как называется орган размножения у грибов?» Но потом я стал снисходительнее относиться к Кроссвордисту и даже немного завидовать ему. Я понял, что кроссворды играют для него примерно такую же роль, как Библия для Кирилла, матерный базар для Георгия Петровича или... или Мундог для меня. Возможно, они являются даже более сильнодействующим средством, если учесть, что в отличие от некоторых соседей по палате Кроссвордист держался молодцом: не плакал, не стонал и не сетовал на свою участь. В конце концов, кто возьмет на себя смелость утверждать, что есть лишь один уважительный способ скоротать время в последнем Зале ожидания на земле? Я ничуть не удивлюсь, если с точки зрения вечности дурацкий кроссворд перевесит на чаше весов и слова, и музыку, и все священные книги вместе взятые. Вот смеху-то будет, если окажется, что для попадания в рай или, если угодно, в нирвану нужно было не каяться на последней исповеди во всех смертных грехах, не зубрить с упоением Книгу Мертвых и даже не медитировать на таракана на стене, а всего лишь отгадать одно-единственное слово из шести букв в каком-то задрипанном кроссворде. Одно-единственное слово.

Когда Кроссвордиста увезли в палату интенсивной терапии, от нечего делать я решил взглянуть на последний разгаданный им кроссворд. Он был исчиркан полностью... но пустые клетки оказались заполнены не ответами... даже не словами... а бессмысленным набором букв.

* * *

Я заставлю тебя заткнуться, говорю же, заставлю, нет больше сил терпеть эти издевательства, надо срочно найти какой-нибудь кляп, отвлекающий маневр, может быть трубка, да, конечно, у меня есть трубка-трубочка и при ней отличный табачок, принесите пепельницу, пожалуйста, старый футляр от электробритвы «Микма», очень удобный для трубочных причиндалов, сюда влезают две, даже три трубки, топталка, несколько ершиков и ребристая пачка Original Choice, смешно ты придумал про небопродукты, нет, вправду смешно, кстати во Франции морепродукты называются les fruits de mer, морские фрукты, нет, ты подумай, какие-нибудь креветки или мидии, и вдруг фрукты, с чего бы это, слушай, а представляешь, вдруг моя мама сидит сейчас в каком-нибудь ресторане на Елисейских полях и тоже заказывает fruits de mer, вот было бы забавно!