* * *

Холодильника в палате нет, и мы храним домашние пайки в проеме между рамами окна. Места тут, конечно, маловато, но нам много и не надо. Моя кровать расположена напротив, и весь этот натюрморт красуется перед глазами. Nature morte... Когда умирает очередной сосед, я вижу, как его кефиры, яблоки и бананы за оконным стеклом скукоживаются прямо на глазах, теряя форму и загнивая, как герои гринуэевского Z00. Родственники покойного почти всегда забывают забрать не доеденные им продукты, и они мумифицируются за окном до конца недели, пока не грядет очередная уборка.

Сосед с крошащимися костями смеется, что когда его будут выписывать, прикует себя наручниками к койке. Дома его ждет огромная коммунальная квартира, где от комнаты до туалета не меньше тридцати метров. И даже с помощью костылей он не всегда успевает доковылять до унитаза, опередив ослабевший мочевой пузырь. Другое дело здесь: сортир прямо напротив палаты, никакого риска обмочить штаны. Жаль только, руки стали отказывать... Сегодня я предложил ему донести до кровати кашу, когда привезли завтрак, но он отказался, упорно ворча: «Сам, сам!» Негнущиеся пальцы не удержали тарелку, и горячая гречка опрокинулась прямо на линялые тренировочные штаны с пузырями на коленях... Ненавижу, когда мужчины плачут, пусть даже такие, как мы. Все равно его скоро выпишут, наручники не помогут. Нет, я не злой, просто знаю правду. Оленька мне по секрету рассказала, что в этом охотничьем сезоне уже превышен лимит на число трупов в палате. И чтобы совсем не испортить статистику, всех оставшихся будут стараться выписывать аккурат перед агонией. Аргументы простые: мы, дескать, уже ничем помочь не сможем, а дома, в кругу семьи, последние часы проводить все-таки человечнее. Гуманизм...

Ночью, когда не спится (то есть практически всегда), я невольно прислушиваюсь к утробному храпу из-за ширмы. Однажды я явственно услышал, как храп прервался на самой низкой ноте, и, боясь заглянуть за ширму, поспешил за подмогой. Дремавшая на койке сестричка галопом примчалась в палату, но сосед уже снова храпел как ни в чем не бывало.

Временами мне кажется, что мы, как чья-то пайка, лежим между рамами невидимого окна. И тот, кому был предназначен я... нет, нe yмep, а просто выписался, ушел из больницы, на радостях забыв о своем провианте. Узнав об этом, я начинаю быстро распадаться под нервную и веселую музыку Майкла Наймана.. Иногда лучше быть съеденным, чем сгнившим.

* * *

Давай, злорадствуй, маленький урод, у тебя хорошо получается. Я не собираюсь объяснять, почему забыл о свидании. Да и ни к чему это. Меня больше волнует вопрос, что все-таки со мной происходит. Я ловлю себя на том, что занимаюсь самообманом. Пытаюсь убежать от незнакомых мне ощущений, но безуспешно... Безуспешно?

Когда я понял, что мир несправедлив и жесток, то решил упиваться его несовершенством. Называть свой образ мыслей трагическим мироощущением. С каждым прожитым днем с торжеством убеждаться, что ничто полностью не захватывает, не цепляет меня, не заводит на полную катушку. Дружба, любовь, карьера, деньги, религия, искусство — пустые, никчемные слова, разноцветные кости, брошенные избалованным собакам. Я могу увлекаться чем-то или кем-то, болтать, слушать, радоваться или страдать, но в глубине моей ракушки всегда живет склизкая улитка скуки от осознания никчемности происходящего... отсутствия всякого смысла. Какая оригинальная мысль: он не видит в жизни смысла! Что может быть банальнее... Но ведь от того, что это банальность, не легче. Конечно, лучше было бы, если б все, кроме меня, знали, в чем смысл жизни. По крайней мере, я бы слыл оригиналом. Так ведь нет же, нет!

Все это написано, прошептано, проговорено и выкрикнуто уже миллионы раз, от откровения Экклезиаста до бормотания наркомана в подъезде... Как там у Василь Василича? «Родила червяшка червяшку. Червяшка поползала. Потом умерла. Вот наша жизнь». Да, ничего нового уже не скажешь. Можно только все опошлить. Как? Да очень просто. Достаточно собраться с духом и выставить себя на всеобщее осмеяние следующей фразой: «Но когда я влюбился, наконец-то нашел смысл жизни!» Вы в это верите? Не спешите кривить рты, я хочу попробовать объясниться. Каждый из нас, с известными оговорками, может приписать себя к одной из партий: ищущие смысл жизни вместе, ищущие смысл жизни поодиночке, уверенные в том, что смысла жизни нет, нашедшие ложный смысл жизни, а также не знающие смысла жизни (включая фракцию старающихся о нем не думать). И если кто-то считает, что он беспартийный, давайте не будем его разочаровывать. Чем глубже (и несчастнее?) человек, тем большим ренегатом ему суждено стать, успев сменить корочки всех этих партий (зачастую — неоднократно). В течение последних лет я исправно уплачивал взносы в партию не знающих смысла жизни, но Лупетта заставила меня сжечь свой членский билет.

О том, что я при этом принес в жертву, лучше умолчать... Нет? Да пожалуйста, мне нисколечко не стыдно. Я однозначно стал глупее, это раз (в уставе преданной мною партии написано: «Любовь — удел глупцов»). Я утратил философский взгляд на мир, это два (а значит, лишился изрядной части самоуважения, которое злые языки могут назвать тщеславием). И третье (last but not least): не было ни толики сомнения в том, что моя любовь — иллюзия, тщетная попытка выпарить ту самую улитку в кипятке надуманных чувств.

Самый страшный самообман — внушать себе уверенность в иллюзорности того, что иллюзией не является. Фокусник берет твою девушку за руку и выводит на арену под громкие аплодисменты зрителей. Ты хлопаешь вместе со всеми, чтобы не показаться идиотом. От внимания публики она краснеет, и ты почему-то начинаешь жалеть о том, что вы пошли сегодня в цирк. Фокусник подводит твою возлюбленную к видавшему виды ящику, демонстрируя зрителям его дно. «Неужели не могли придумать какой-нибудь новый фокус вместо этого дурацкого распиливания, — с досадой думаешь ты. — Ведь всем давно известно, что в ящике всегда два человека». Твоя девушка ложится в ящик, крышку закрывают, и под оглушительную барабанную дробь иллюзионист заводит бензопилу. «Это что-то новенькое, — усмехаешься ты, утирая внезапно вспотевший лоб. — В этом фокусе должна использоваться обычная пила». Движок визжит слишком надрывно, извергая клубы сизого дыма, из-за которого происходящее на арене скрывается от глаз. Некоторые зрители даже привстают с мест, чтобы не упустить фокус из виду. Раздается отвратительный звук вгрызания звеньев пилы в древесину, а затем ты слышишь до боли знакомый крик, который резко обрывается. «Это всего лишь цирк, — успокаиваешь ты себя, борясь с желанием вскочить с места и броситься на арену. — Наверняка он ее специально уговорил повопить, чтобы пощекотать нам нервы». Спустя минуту дым рассеивается, но фокусник словно испарился. На арене виден только распиленный на две части ящик с телом девушки, а под ним — быстро растущая лужа крови, которую жадно впитывают опилки.

* * *

— Ну оставь, ну взаправду, ну чё те, жалко? — сипит Антоша, скорчив обиженную гримасу. Его зрачки то сходятся, то расходятся в мучительном возмущении, с губ свисает белый червячок слюны, а толстые пальцы беспорядочно елозят по стойке с капельницами.

Антоша слывет местным Хароном. Он обитает здесь с незапамятных времен, когда какой-то добрый врач, сжалившись над больным беспризорником, приютил его на правах хозобслуги. Возраст Антоши на глаз определить невозможно. Большой слабоумный ребенок с тяжелой формой диабета и атрофированными голосовыми связками. Главное, адекватный для своей нехитрой работы. Ежедневная обязанность Антоши заключается в том, чтобы доставлять на скрипящей каталке наши анализы в лабораторию, которая расположена в отдельном корпусе. Кроме того, он всегда на подхвате, когда нужно подменить приболевшую уборщицу, помочь кухаркам развезти кастрюли с кормом или вынести судно. Но Хароном его прозвали не за это. По неведомым причинам смерть на нашем отделении собирает свою жатву исключительно по ночам. Поскольку Антоша всегда ночует в одной из палат, где есть свободные койки, он одним из первых оказывается у постели отмучавшегося пациента и после отмашки дежурного врача увозит труп в морг. Есть какой-то прикол в том, что ты каждый день видишь своего Харона. «Ты уж вези меня аккуратнее, Антоша, — ухмыляется сосед по палате, угощая Харона сигаретой. — Вспомни, что я тебе всегда давал прикурить».