Мы сказали, что, да, конечно, договорились.

Буквально через пару дней я снова лег в больницу: теперь на облучение. Был конец июля. Меня положили в одиночную палату на втором этаже отделения опухолей головы и шеи. Палата выглядела попроще, чем моя предыдущая, но здесь был работающий кондиционер: это главное. Стояла обычная ростовская жара. Из открытых окон воняло горячим асфальтом. Перед госпитализацией я накачал в свою электронную книгу прорву текстов и читал все подряд. За то лето я, наверно, прочел больше книг, чем за предыдущие пять лет. Хотелось вырваться наконец из больницы. Я лежал здесь чуть больше месяца, но казалось — много больше. Год. Или два. И неизвестно, сколько еще пролежу. Появились мысли о путешествии: допустим, сразу после операции мне летать не разрешат. На море тоже нежелательно. Но ведь можно куда-нибудь съездить на поезде: в Карелию или в Алтайский край, например. Там холодно и свежий воздух: мне это будет полезно; и Яне с детьми понравится. Я закрывал глаза и видел ельник в молоке тумана, видел блестящих рыб в прозрачной воде, слышал, как хрустят сухие ветки под моими ботинками: целый мир, который я не успел увидеть, запершись в городе, а после постановки диагноза увидеть уже не мечтал. Если у меня есть какое-то будущее, я еще увижу этот мир.

Перед первым облучением мне сделали КТ в отделении радиологии. Помню, это было поздно вечером. Процессом руководила Алия Катифовна: она велела спуститься нам с Яной в подвальный этаж, и мы послушно спустились. Внизу все очень красиво было оформлено под дерево: все для того, чтоб людям приятно и не страшно было облучаться. За тяжелыми дверями со значками радиационной опасности находились линейные ускорители. Я ходил от двери к двери и читал названия на табличках. Появилась Алия Катифовна и позвала меня за собой в одно из помещений. Яна на удачу пожала мне руку. Я сказал: не волнуйся, это всего лишь КТ, мне уже раз десять его, наверно, делали. Я пошел за радиологом. В кабинете я привычно лег, куда сказали, привычно расслабился, когда сказали расслабиться, и привычно закрыл глаза, чтобы думать о чем-нибудь другом. Все это было слишком обычно. КТ — это скучно. Ты только иногда лениво размышляешь, как будто это касается не тебя: что же на снимках? Вот в этот самый момент радиолог смотрит на снимки и знает, что там, может, снова растет опухоль, а может, опухоли нет; а я не знаю. Каково ей понимать, что она знает, а я еще нет и что скоро ей придется мне, к примеру, сообщить, что опухоль снова растет, это ясно видно на снимках. Думает ли она об этом, подбирает ли слова, чтоб смягчить новость. Впрочем, это были довольно скучные мысли. Я отгонял их и думал о другом: о том, как мы с Яной поедем в путешествие. О том, как мы пойдем вдоль берега горной реки по тропинке, протоптанной лесорубами; как где-то рядом будет пахнуть смолой и дымом. Как вокруг стемнеет, и как нам станет немного тревожно. Я думал о выдуманных страхах; они заслоняли страх смерти.

Наконец, медсестра позволила мне подняться; немного кружилась голова. Я увидел, как за оконцем в стене Алия Катифовна и другой незнакомый мне специалист в белом халате склонились над мониторами; рассматривают мои снимки. Подождите, пожалуйста, в коридоре, сказала медсестра. Я сказал: конечно, и вышел. Яна привстала с кресла: ну что? Я пожал плечами: ждем.

Мы ждем примерно полчаса. Яна играет в змейку на телефоне. Потом мы пытаемся поймать в подвале интернет: безуспешно. Появляется Алия Катифовна; встаем и идем за ней. По дороге Алия Катифовна встречает своего пациента; получается задержка минут пять, потому что им надо переговорить, пациента следует утешить, им обоим нужно пошутить и, попрощавшись, еще две минуты поговорить на отвлеченные темы. Это немного раздражает, но мы послушно ждем, потому что знаем, что и нас будут потом утешать, и с нами будут потом шутить и говорить на отвлеченные темы; потому что это адский котел, в котором мы все здесь варимся. Мы сворачиваем за угол. На двери наклейка радиационной опасности. Мы заходим внутрь вслед за Алией Катифовной. Это предбанник. Слева — коридор, ведущий к линейному ускорителю номер один, а справа другой коридор, ведущий к линейному ускорителю номер два. В предбаннике кушетка, пяток офисных кресел и операторский пульт: несколько мониторов, на которые с камер наблюдения, расположенных в процедурных кабинетах, приходит изображение; кроме того, по сети передаются необходимые данные: время работы ускорителя, доза поглощенного излучения и так далее. Сейчас за пультом сидит медсестра Лена, толстая веселая женщина, шутящая всегда как бы немного отстраненно; она как будто шутит и с тобой, и как будто в пустое пространство. Большую часть процедур мне придется провести под ее наблюдением. Линейный ускоритель справа пустует, а на кушетке линейного ускорителя слева лежит пожилая женщина. Черно-белое изображение показывает ее неподвижное тело: как будто она умерла. Лена говорит: скоро заканчиваем. Ничего-ничего, говорит Алия Катифовна, не спешите. С мальчиком придется повозиться, только составили план. Она называет меня мальчиком; впрочем, меня в онкоинституте довольно часто называют мальчиком. Я слишком молод для этого места. Хотя я видел ребят и моложе. Примерно в одно время со мной в отделении лежал парень лет двадцати; ему чистили шею. После чистки лимфоузлов его шея выглядела как деревянная палка, на которую посажена голова пугала; выпученные глаза смотрели пугающе. Но парень сохранял оптимизм. Он даже пошло шутил с медсестрами, а медсестры пошло шутили с ним в ответ. Им нравился его пошлый настрой. Не знаю, что с ним потом стало.

Пожилая женщина выходит из процедурного кабинета. Какое-то время они беседуют с Алией Катифовной; медсестра Лена подбадривает женщину своими шутками. Шутки летят в пустоту. Однако женщина улыбается; и даже немного краснеет от удовольствия. Алия Катифовна легонько хлопает ее по спине. Женщина долго прощается, благодарит; потом уходит. Алия Катифовна говорит: у вас с собой есть вода? Яна говорит: да, вот. Хорошо, говорит Алия Катифовна, дайте ему крышку. Яна свинчивает крышку с бутылки и отдает мне. Раскроете рот и сожмете крышку зубами во время процедуры, говорит Алия Катифовна, это чтоб немного поберечь здоровые ткани.

Меня проводят в процедурный кабинет. Я ложусь на подвижную кушетку. Лена стоит рядом с пультом: управляет положением кушетки в пространстве. Алия Катифовна наготове с маркером. Прямо на моем лице, а затем и на шее она маркером расставляет точки, отмеряя область, куда будет бить пучок лучей. Над всем этим нависает нечто, что я называю про себя рукой робота. Как будто линейный ускоритель — это однорукий робот, ненавидящий все живое, сжигающий все живое своими невидимыми лучами. Рука робота сначала наведется на мое лицо; потом бесшумно сместится вбок и прицелится мне в шею.

Эти точки на лице старайся сохранять, говорит Алия Катифовна, а то придется опять замерять; можно заклеивать их квадратиками липкой ленты, чтоб не стирались от пота. И чуть что сам обновляй маркером, хорошо?

Я говорю: хорошо.

Алия Катифовна говорит: не забудь зажимать зубами крышку во время работы аппарата. Это чтоб лучи поменьше попадали тебе в горло. Там самое нежное место; стоматита нам еще не хватало.

Я говорю: хорошо.

Наконец все точки на моем лице и шее расставлены. Я лежу спокойно, во рту у меня крышка, которую я крепко сжимаю зубами, рука робота зависла надо мной, а под головой у меня специальная подушечка; Алия Катифовна и медсестра Лена выходят из процедурного кабинета, с шумом захлопывается тяжелая дверь. Я один. Раздается неприятный писк, и рука робота приходит в движение. Я лежу неподвижно, глазами слежу за поведением руки. Рука смещается влево. Снова раздается неприятный звук. Вроде бы ничего не происходит, но я чувствую что-то слегка напоминающее запах озона и понимаю, что меня облучают. Сначала запах едва различим, но с каждой секундой становится все отчетливей. Снова писк. Я лежу молча, не думая ни о чем; только слежу за поведением руки. Рука смещается левее и ниже; началось облучение шеи. Я думаю, что в каком-то смысле это любопытно. В каком-то смысле я теперь исследователь тех запретных краев, в которые в моем возрасте попадают далеко не все; и уж тем более далеко не все способны в этой ситуации трезво мыслить. Впрочем, я не совсем уверен, что в этой ситуации мыслю трезво. Например, мне вдруг начинает казаться, что в процедурном кабинете кроме меня и руки робота есть кто-то еще. Возникает ощущение неудобства: как будто чужой человек следит за мной в то самое время, когда я занят чем-то не совсем приличным. Эта мысль возникает, но оформиться не успевает. Рука робота издает последний писк и возвращается в исходное положение. Я вдруг понимаю, что из-за пробки во рту у меня накопилась слюна; но я боюсь сглотнуть ее или выплюнуть пробку, хотя вроде бы уже можно. Но вдруг еще не все? Я дожидаюсь момента, когда в кабинет входит Лена и говорит: а ты зачем пробку до сих пор во рту держишь? Вот архаровец! А ну выплевывай. Я выплевываю пробку на ладонь и говорю: спасибо. Лена смеется: ну что, как ощущения? Ты молодец, хорошо справился. Она шутит будто и со мной, а будто и нет. Будто в пустоту. Впрочем, может, это мне кажется; никто не знает, что у другого человека на уме.