— Да, больше, да, — тяжело дыша, уверяя его, что не пытается убежать, и зверь успокоился, предоставив дорогу человеку. У Вэна едва хватило времени, чтобы подумать, что с ним происходит прежде, чем другая сильная волна желания нахлынула на него, он застонал, его тело напряглось, а бедра непроизвольно задвигались.

Хвала Посейдону, она была на его пальцах, терлась грудями об него, и ему нужно было войти в нее прежде, чем он умрет. Он согнул колени, опустил голову и поймал ртом напряженный, идеальный сосок, сильно посасывая и двигая пальцами внутри нее. Большим пальцем он нашел ее клитор, потирая его в одном ритме с движением пальцев, и она руками схватила его за волосы и выкрикнула его имя.

Когда она взорвалась вокруг его пальцев, трепеща в его руках, он триумфально и собственнически крикнул, развернулся и одним прыжком пересек комнату, всё еще держа ее в объятиях. Прежде, чем она могла бы передумать или прийти в себя, чтобы осознать, что закаленный в боях воин никогда не будет для нее достаточным, он положил ее на кровать, раздвинул ее ноги. Сжав руками ее бедра, он раскрыл ее для себя. Посмотрел на скользкие, набухшие складки и тихонько пообещал, что скоро их попробует. Погрузит лицо, губы и язык в ее мед и будет вкушать ее, пока она не закричит и не кончит ему в рот.

Она затрепетала от его слов. И он потерял дар речи.

Он пытался сказать ей, насколько красива она, — насколько она особенная.

А получилось только одно:

— Моя.

Она смотрела на него затуманенным страстью взглядом, всё еще тяжело дыша после оргазма, желание сверкало в ее замечательной голубизне ее глаз.

— Вэн?

— Моя, — повторил он, неспособный строить слова, неспособный их понимать. Почему она всё еще была способна говорить?

Она двинулась, подняла руку, чтобы убрать прядь волос с лица, и это движение спровоцировало хищника, завоевателя внутри него, который требовал, чтобы он завладел своей женщиной.

Его женщина.

— Моя. Сейчас, — прорычал он, а потом устроился на ней и снова посмотрел ей в глаза, в его голове пыталось проявиться благоразумие, честь давала ей последний шанс передумать.

Но она улыбнулась ему и кивнула, сказав самое прекрасное слово, какое он когда-либо слышал.

— Да.

В ту же минуту он переместился так, чтобы больше не закрывать окно, и лунный свет засиял на ее теле, пока она лежала открытая для него, снова обращая ее в богиню, которой она была у Храма Нереид.

Он на секунду остановился, понимая на каком-то примитивном уровне, что он собирался заниматься любовью с богиней в обличье человека. Но, не заботясь, какую цену ему придется за это заплатить.

Моя.

Одним мощным толчком он вошел членом в ее влажный жар и снова закричал, закричал ее имя, закричал обладание на старинном атлантийском языке, единственном языке, который его мозг мог вспомнить.

Она сжалась вокруг него, выкрикнула, обхватив его ногами за талию, и вдавив пятки в его зад, не отталкивая, а притягивая его ближе, и он жаждал заняться именно этим, спасибо Посейдону.

— Эрин, если ты сделаешь это еще раз, я кончу прямо сейчас, как чертов юнец, — тяжело дыша, сказал он, полежал мгновение. Потом запоздало осознал, что сказал эти слова ей на своем родном языке и повторил их по-английски.

— Ну, значит, нам просто надо будет попытаться снова, не так ли? — сказала она, закусив губу, чтобы не улыбнуться.

Он наклонился ближе и снова завладел ее губами, целуя ее, пока он вдыхал ее дыхание, ее музыку. Ее душу.

— Произнеси мое имя, Эрин. Скажи мне, что хочешь меня, — потребовал он, медленно выходя из ее тела, затем снова ныряя обратно, снова и снова, убыстряя ритм в ответ на те стоны и вздохи, которые она издавала под ним.

— Я… да, Вэн, — выдохнула она. — Я хочу тебя, о, Богиня, Вэн, я хочу тебя больше, чем я хотела чего-либо в своей жизни.

Какой-то первобытный инстинкт, глубоко в первоначальных водах его генетических предков, триумфально проревел. Каждая мышца его тела напряглась при звуке его имени, произнесенном ее мелодичным голоском. Его член набух и затвердел, пока трение о ее тугие, влажные ножны не заставило его обезумить от ощущения.

Ее музыка снова вырвалась на свободу; песни изумрудов и опалов пронеслись по комнате и через них обоих, когда их ноги переплелись, а тела соединились. Он входил в нее всё сильнее и глубже, с каждым толчком всё дальше. Внезапно Эрин вздохнула, вонзила ногти в его спину и сжалась вокруг него, взорвавшись, кончая и выкрикивая его имя. Сила ее оргазма довела его до предела, и он вошел в нее так глубоко, как мог, и остановился, крепко сжимая ее в объятиях, пока он пульсирующе кончал в нее. Потом он упал рядом с ней, притягивая ее к себе, чтобы остаться в ее теле, стараясь не раздавить ее своим весом.

— Вэн, я… — заговорила она, но потом странно вздохнула, и музыка, которая звучала в комнате, взорвалась в его голове. Музыка радуги, мелодии рассвета, концерт, исполняемый ангелами и нереидами, зазвучал, поплыл по спирали по комнате и сквозь них, и эта сила заставила Вэна откинуться на подушки, всё еще сжимая Эрин в объятиях, удовлетворение сменилось новой волной невозможно сильного, растущего голода.

Но внезапно, блеск и сила музыки прорвались сквозь его ментальные щиты, и вероятно, сквозь ее также, потому что он посмотрел в ее глаза и увидел глубины ее души.

Увидел убийство ее семьи, — она была там. Она всё это видела, пыталась помочь, пыталась остановить это, ее избили и ударили кинжалом, Калигула и его подручные оставили ее умирать.

Всё происходило в его голове. Как в каком-то насильственном фильме, дополненном саундтреком из самого нижнего из девяти кругов ада. Ее мать и сестры рыдали и кричали, умирая.

Эрин дотащилась до группы ведьм, израненная, почти при смерти, и потребовала, чтобы они научили ее, хотя ей было лишь шестнадцать.

Он видел ее силу, одиночество, отчаяние. Ее растущую потребность отомстить за свою семью.

Он увидел себя, ее удивление от того, что она испытала такую ощутимую, сильную связь с мужчиной, с которым только познакомилась.

Он увидел ее душу и попал из пропасти в бездну. Сильный, бесстрашный воин, Вэн вдруг внезапно испугался сильнее, чем за все полтысячелетия своего существования, потому что понял, что если он видел ее душу, сияющую смелостью и светом, вероятно, она видела темные, испорченные уголки его души. Он закрыл глаза, когда клинок, острее любого наточенного кинжала, вонзился в его внутренности.

Игра окончена.

Вот теперь она его определенно не захочет.

Эрин напряглась рядом с ним, а он старался справиться с желанием открыть глаза, боясь, что она выберется из постели, чтобы убежать как можно быстрее. От него. Не то, что бы он мог винить ее, если бы она так и поступила. Если он не увидит, как она уходит, вероятно, будет не так больно.