— Девочка, эй как там тебя? Стюардесса. Иди сюда.

Быстро вышла в салон, оглядела мужчин. Лысый Геннадий был уже в изрядном подпитии, потому что он еще сорок минут назад отобрал у меня бутылку и уже разливал коньяк самостоятельно.

Его маленькие глубоко посаженные глазки блуждали по моей фигуре, мужчина причмокнул губами, допил залпом остатки алкоголя из бокала.

Жутко неприятный тип.

— Я вас слушаю, — запнулась на половине слова, дольше, чем нужно, задержала взгляд на столе, стало сразу нехорошо.

Прямо перед Шульгиным, что уже снял пиджак и сидел в одной черной рубашке, на столе, между бокалов, открытого ноутбука, часов, очков от солнца и еще какой-то мелочевки, лежали пластиковые банковские карты, свернутые в трубочку денежные купюры и несколько дорожек белого порошка.

Такие же были рядом с Геной. Ну, надо быть совсем идиоткой, чтоб не понять, что это такое.

— Девчуля, а ну, иди сюда, хочешь немного словить кайфа? Давай иди ко мне, я угощу тебя первоклассным кокосом.

Гена на самом деле изменился, если в начале полета это был наглый тип, который считает, что ему все дозволено, то алкоголь с примесью наркотика сделал из него приветливого парня.

— Нет, спасибо, я не нуждаюсь в дополнительном кайфе.

Господи, отчего же так мерзко?

Смотрю на Артёма: бледный, глаза почти черные, расслабленная поза. Он лениво стучит по столу зажигалкой, наблюдая за мной. Громов тоже смотрит, но так странно, словно видит меня впервые, лишь легкий налет интереса, не более.

Словно и не было вчерашнего его ночного визита ко мне и утреннего секса.

Ничего не было.

— Она классная, да? Девчуля, а хочешь быть любовницей будущего мэра?

— Очень заманчивое предложение, но я вынуждена отказаться.

— А что так?

— Я не нуждаюсь в любовниках. Ни в каких.

— Шутишь, да? Любая только и ищет момента как бы заскочить на член побогаче. Иди ко мне, пощупаю тебя. А хочешь денег? Где мой дипломат? Громов, дай ей денег, сговорчивей будет.

— Не возьмет, она гордая.

— Так мы и не таких уламывали.

Не могу больше на это смотреть и слушать, как Гена, обдолбанный и накачанный двадцатилетним коньяком, несет ересь. Шульгин облизывает пересохшие губы, втягивает дорожку белого порошка, откидывается на спинку кресла, а меня начинает тошнить.

Сейчас меня на самом деле вывернет наружу обедом, прямо на это дорогущее ковровое покрытие.

Братишка мой старший, Илья, также употреблял, конечно, не этот отборный сорт кокаина, который сейчас рассыпан по столу. То была совсем другая, отвратительно дешевая дрянь, на которую только и хватало ворованных денег.

Семь лет уже как лежит на кладбище, смерть в результате передозировки наркотических средств, так показало вскрытие, без него было ясно, сама лично видела. Его трясло так, что ни в жизни не забуду. Наверное, к лучшему, отмучился, и мать отмучилась, хотя не скажу, что она сильно страдала.

Моя отправная точка в другую жизнь, в большой город, за мечтой. Можно сказать Илюхе «спасибо», не он бы, наверное, также закончила бы или жила бы в том дерьме и сейчас.

— Извините, мне надо разогреть обед. С вашего позволения, я отойду, все будет готово через двадцать минут.

Ухожу, лишь бы не видеть их, а перед глазами Илья, выгибает спину дугой на грязном полу подъезда, изо рта идет пена, закатывает глаза. Там же валяется шприц. Илья лежит, раскинув до синевы исколотые руки так, что не видно вен. Его друзья, такие же торчки, так и не поняли, что случилось, откинутые, ловили приход.

Братишка тоже словил. Но свой. Навсегда. Ушел под кайфом.

— Девушка, можно вас?

— Да, конечно.

Громов обращается ко мне как к малознакомому человеку, даже в глазах нет и намека на заинтересованность моей персоной. А меня все устраивает. В салоне тихо, Шульгин спит, откинув кресло, будущий кандидат в мэры неизвестного мне города клюет носом в бокал.

— Вы не поможете? Не могу справиться с одной проблемой.

— Да, конечно. Что случилось?

И тут он резко тянет меня за руку, тащит в конец салона, прижимает спиной к стене уборной, зафиксировав подбородок, целует. Я просто стою, не оказывая никакого сопротивления, на душе пусто, а во рту горечь с привкусом коньяка.

— Ты чувствуешь мою проблему? У меня она очень большая.

Ему весело, я на самом деле чувствую его эрекцию.

— Могу сделать так, что у тебя больше не будет проблем, коленом и больно.

— Что не так, Крис? — моментально меняется в лице.

— О чем вы? Я не понимаю.

Сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони, хочу оттолкнуть Игоря, но не буду этого делать.

— Ты что, обиделась? Не обращай внимание, Гена трепло, просто клоун.

— Игорь Анатольевич, я не понимаю, о чем вы говорите? Как я могу обидеться? Я всего лишь выполняю свои прямые обязанности. А то, что всякие уроды меня унижают, так я уже привыкла, работа такая.

Мой голос пропитан сарказмом и горечью, Громов смотрит не по-доброму, но все еще продолжает вжиматься в мое тело. Жарко, а еще обидно, но это я переживу.

— Окей, поговорим, как прилетим.

— Не стоит.

— А это мне решать, — теперь голос жестче, а взгляд тяжелее. — Всегда мне.

О чем он собирается со мной разговаривать? Или как? Снова секс, не спорю, он прекрасен, Громову даже не надо прилагать особых усилий, чтоб довести женщину до нескольких оргазмов.

А я, как обычно, сейчас строю из себя неприступную девственницу, а при нем раздвину ноги, встану на колени и получу свой кайф.

Противоречия.

Я полностью состою из них. Сначала опускаю себя на самое дно, потом жалею, а потом всех посылаю на хуй, такая гордая и независимая. Самой смешно.

Надо точно идти к психологу и повышать самооценку. Или купить новые туфли. Не хочу ему возражать, Игорь отодвигается, я хочу уйти, но его руки снова на моей талии, сжимает, быстро целует в висок.

— Не верь своим глазам, — шепчет на ухо, а у меня мотыльки срываются в полет, снова готовые поломать крылья. А я — забыть все, что происходило последние два часа.

Это так необычно, так нежно и по-настоящему, что я теряюсь, замираю в его руках. Задержав дыхание, прикрыв глаза на несколько секунд.

— Что?

— Иди.

Быстро прохожу по салону, посадка через двадцать минут, сажусь на свое место, просто смотрю в одну точку. Странно все. Последние дни моя жизнь полна на события и эмоции, а еще старые воспоминания, которые лучше совсем забыть.