«зажаты» между реальным миром и миром Воланда и полностью подчинены последнему. Именно эта несвобода и делает их агрессивными, ведь не приказывал же Воланд устраивать бардак в «Торгсине» или сжигать «ресторан Грибоедова». Вторая категория «Трусов» в «Мастере и Маргарите» (но уже с изрядной долей «балбесности») – москвичи. Они стиснуты «квартирным вопросом» и бессилием перед Воландом. Как бы они ни «дергались» в руках Воланда и его шайки, изгоняют Воланда из Москвы не они, а наступающее Пасхальное Воскресение.

Теперь мне пора напомнить вопрос, который я задал в начале: что общего между древнегреческим скульптором и его современным коллегой?

Ответ прост: трехмерное пространство, в котором они работают. Время может разрушить мрамор, уничтожить инструменты, в конце концов, смертны и сами люди, но скульптура – итог творчества – всегда существует в трехмерном пространстве.

Но если физическое пространство вокруг нас трехмерно (без учета времени), то, может быть, существует и трехмерное литературное пространство, и «Трусы», «Балбесы», «Бывалые» совсем не случайные типажи в литературе? Я уверен, что да. Все из нас хорошо знают, что такое декартова система координат: это оси Х, У и Z, расположенные в пространстве под прямым углом друг к другу. Система Декарта определяет местоположение точки в пространстве с помощью трех координат. Но не то же ли самое делают три основных литературных типажа? А тогда о какой точке идет речь? Я уверен, что эта точка – автор. Автор – бог текста, его главный герой, и хотя бы потому что именно он владеет его временем, только он и может создавать объемный смысл. Да, многие писатели жалуются, что, мол, их герои выходят из-под их контроля и живут своей, уже независимой от автора жизнью, но… Разве автор перестает быть их богом? Такое может случиться только в одном случае, – когда некая идея пожирает самого автора. Например, это Мастер в уже упомянутом романе Булгакова «Мастер и Маргарита». Я уверен, что Михаил Булгаков хотел показать, как идеи ловят человека и, главное, какова природа этих идей.

Теперь перейдем от «техники литературы» к реальным людям. Все уже не раз слышали хвалебное определение дара писателя: «он описывает все, как в реальной жизни». Улыбнусь!.. Как говорил Шурик своей соседке в «Иван Васильевич меняет профессию», если бы Вы были моей женой, я бы повесился. Иначе говоря, если бы «реальная жизнь» была мерилом литературной ценности произведения, искусства просто бы не было. Тут дело не только в том, что, создавая так называемый «реалистичный текст», писатель перестает быть его богом, а в том, что он попросту превращается в репортера. Не он владеет временем, а время буквально пожирает его самого и его произведения (кто их помнит через пять-десять лет?), и не он рождает идею, а идея (либеральная, коммунистическая, национальная, лю-ба-я!) ловит его в свои сети. И ей нужно правдоподобие – «все, как в реальной жизни». Господа реалисты, да кто же из вас знает, что такое реальная жизнь?! В нашем детерминированном мире все зависит от причинно-следственных связей – сегодня идет дождь, потому что вчера было жарко над Средиземноморьем, человек споткнулся, потому что кто-то бросил на дорогу камень и т.д. Но если Иммануил Кант поднимает человека (возвышает!) над этим безбрежным океаном обстоятельств, причин и следствий, то писатель-«реалист», расследуя события, превращается в мелкотравчатого судью. Иногда ему и не обязательно произносить приговор вслух, но он написан на его «литературном лице» – это или презрение к человеку, или разочарование им, или… Короче говоря, черт его знает! Но это знает именно черт, а не бог, которым писатель перестает быть. «Не судите и да не судимы будете».

Да, «Труса», «Балбеса» и «Бывалого» не существует в «реальной жизни». Но тогда почему, казалось бы, придуманный, искусственно созданный с их помощью мир куда притягательнее и, главное, реальнее того, в котором нет ни намека на прощение и улыбку? Может быть, точка, «координаты» которой дают придуманные «трусы», «балбесы» и «бывалые», и есть куда большая реальность, чем все остальное?..

В 1999 году в возрасте 72 лет немецкий писатель Гюнтер Грасс был удостоен Нобелевской премии в области литературы. А не столь давняя статья с сайта «mignews.com», посвященная этому писателю, сообщает о скандале, разгоревшемся вокруг знаменитого писателя-антифашиста, «совести немецкой нации». Гюнтер Грасс признался, что служил некоторое время в войсках СС – хотя не ясно, был ли он добровольцем или его призвали принудительно.

«Сам Грасс постоянно преследовал буквально каждого из тех, кто скрывал свою политическую карьеру в нацистский период – это двуличие и чудовищное лицемерие, я крайне разочарован», – приводит слова известного литературного критика Гельмута Карадзека агентство Euronews.

Признание Грасса привлекло всеобщее внимание к его новой автобиографической книге «Счищая с луковицы шелуху». Многие поклонники творчества Нобелевского лауреата потрясены новым фактом его биографии, но не разочарованы в писателе.

«Как бы то ни было, Гюнтер Грасс – один из крупнейших мировых писателей. Именно благодаря таким людям Германия стала тем, что она есть сегодня – сильной демократической страной»,– считает один из читателей и почитателей Грасса…» (http://mignews.com/news/scandals/world/170806_174048_05936.html)

Я совсем не собираюсь рассуждать на тему, был ли Гюнтер Грасс убежденным эсэсовцем или нет. На мой взгляд, тут дело совсем в другом – во лжи и отсутствии личного покаяния. Но вот «покаять»… «покаивать»… Господи, да даже слова такого нет!.. А правильное литературное «призывать к покаянию других» звучит натянуто. Но именно этого Гюнтер Грасс и хотел. Вот так писатель перестает быть главным героем своих книг, той единственной «точкой», в которой сходятся все образы, и богом вне зависимости от того, есть ли в его книгах какие-то прообразы автора или там их нет. По большому счету, дело тут не только в Гюнтере Грассе, его ошибках или «трусах», «балбесах» и «бывалых». Ошибаться может любой из нас, а «оси» литературного пространства могут быть названы иначе. Но если писатель пытается изменить человека, пусть даже с помощью возвышенного искусства и пусть даже в лучшую, по его мнению, сторону, это является высшей степенью насилия над человеческой личностью и духовной свободой человека. Этим, на мой взгляд, и отличается христианская литература от «иешуанской». Человек должен меняться сам, осознавая и понимая себя перед Богом, и его не нужно менять, перепрограммируя его психику в сторону любого вида толерантности или идейной убежденности. Да, человеку можно и нужно помочь, поддержать его, показать дорогу, но нельзя вкладывать в это знание поймавшую тебя некую идею, какой бы благородной она ни казалась. Я признаю только три вида писательского «насилия» над читателем: его добрую улыбку, его чистое сердце и его личный опыт покаяния.

– Напоследок: как прозвучит пожелание от нашего автора нашим читателям?

– Знаете, в жизни