Завидев огонь зажигалки в больших ладонях и дымящуюся сигарету в губах, я тоже начинала невольно воспламеняться.

Хоть я и знаю, что курить плохо.

— Тамрико, на самом деле мало кто знает об этом. И я подробно еще никому не рассказывал. Даже интересно, получится ли.

— Я иногда буду задавать вопросы. Может, так будет легче.

— Ну, тогда погнали, — он залпом выпил сто граммов коньяка и начал вспоминать. — Все было очень быстро. Накануне я крепко поссорился со своим лучшим другом. И это не просто друг. Я, знаешь, за него все готов отдать и кинусь в любую драку. Уверен, что он тоже. Мы же с ним как братья. А в тот день наорали друг на друга от всей души. Я уже и причину не помню, глупость какая-то, наверное. Это как удар между ног: неожиданно сущий пустяк начинает казаться огромным, необъятным и неубиенным мамонтом. И хочется орать.

Я прекрасно понимала Пашу. Такие «пустяки» — как наживка для моего темперамента. И кричать действительно хочется что есть силы. К счастью, я научилась сублимировать: выплескиваюсь не на любимого человека, а на свой белый столик с розами — ему все равно, а мне через две минуты становится смешно, и пустяк оказывается действительно пустяком.

— Я не спал всю ночь. Пытался смотреть телевизор, но в итоге просто щелкал с канала на канал. Потом надоело, я начал пить и смотреть в одну точку. Дурацкое такое чувство, как плесень в легких. Перекурил все, что было. А все потому, что друг был прав, а я — нет. Он был по всем пунктам прав, а я не мог признать это.

Мои любимые спагетти остывали, а я к ним даже еще не притронулась. Мне казалось, что, пошевелись я, в воздухе что-то нарушится и Паша тут же уйдет. Я не хотела этого: кто-то же должен выслушать его спустя столько лет.

Из динамиков вылетал Брайан Ферри и его Slave То Love. Странный и неожиданный выбор для такого заведения, да и 2011-й на календаре, а песне не меньше двадцати пяти лет. Я хорошо помню и люблю этот видеоролик: блондинка с невероятно густыми бровями, девушка, извивающаяся в руках афроамериканца, и спящий ребенок на руках самого Ферри. Восьмидесятые были невероятно сексуальными. Полуприкрытые полуобнаженные, с опаской озирающиеся и с интригой подмигивающие. Сэм Браун и ее Stop! С. С. Catch и их клипы с начесами на голове, блестящими гитарами и красными губами…

Да, Modern Talking и «Девять с половиной недель» — тоже оттуда, из восьмидесятых. Тогда и я родилась. Отличное было время.

— А тебе важно, чтоб ты всегда был прав?

— Получается, что важно. А разве это противоестественно?

— Не знаю. Просто нельзя думать, что ты умнее всех. Особенно, если это не так. Я с этим борюсь вот уже несколько десятков интервью с мужчинами.

— Нельзя, но ведь хочется. И мне хотелось. В общем, я был злой мертвецки, — Паша агрессивно скомкал сигарету: воспоминания были еще живы. — Утром проснулся с красными глазами, но рано и еще дурной. Принял душ и решил пробежаться: бегаю почти каждое утро. Я не слишком подробно рассказываю?

— О, нет, в самый раз, — я благодарно замахала ладонями. Когда мужчины уже привыкнут к тому, что детали для нас — важнее всего? «Я люблю тебя» — звучит просто прекрасно, но «я люблю твои ресницы / тонкие губы / приятно пахнущие волосы» — звучит куда убедительнее и четче. — А какой это был месяц?

— Не то июль, не то август. Тепло и душно. Я помню, что девчонки еще в мини-юбках бегали и длинных белых майках, которые они называли платьями, — Паша усмехнулся. — Эти ножки, плечики, губы и распущенные волосы были повсюду. Прямо рай сплошной. И не для слабовольных. В общем, пошел я бегать. Рядом с моим домом был лесок с деревьями какими-то и кустиками. А еще там были гаражи какие-то и протоптанные дорожки. Вроде как парк. Так его называют люди. Туда я и направился. Бегу, а мысли лезут и лезут, как противные черви в голову. Я даже начал трясти головой, чтобы повыкидывать их оттуда. Ты, кстати, бегаешь, Тамрико?

— Раньше. Года три назад. Теперь йога, иногда танцы.

— Ясно. Она тоже бегала, по крайней мере, тогда.

— Кто? Девушка, которую ты изнасиловал?

— Да. Мы не были знакомы, но я ее уже пару раз видел в этом лесочке. И зачем только она проснулась так рано и решила пойти на пробежку — черт ее знает.

— Все случилось именно там? Во время утренней пробежки?

— Да.

Я сделала глоток. А потом еще два следом. Утренние пробежки совсем никак не ассоциировались у меня с насилием. Темные переулки, подвалы, туалеты в ночных клубах, чужие квартиры, даже пустые вагоны метро — я рисовала в сознании совершенно банальные места для зарождения пагубной страсти и неистового совокупления, но беговая тропинка в утреннем лесу неподалеку от жилых домов была слишком бытовой и не предназначенной для этого. Есть места, как будто бы созданные для таких ситуаций: там мы становимся дикими, словно звери, которые страдают бешенством и к тому же давно ничего не ели. Одержимые демоном, словно внутри нас лопается невидимый пузырь, удерживавший до этого самые скотские мысли и желания.

Дьявольское сумасшествие, близкое к алкогольному или наркотическому. Но Паша в тот день был совершенно трезв.

Я знала о насилии больше, чем следовало бы. Я выросла в маленьком провинциальном городе, где девочкам запрещали ходить в одиночку после девяти вечера.

Фактом насилия меня нельзя было удивить. Меня удивляло то, что мы разговаривали об этом за обеденным столом.

— Почему ты не ешь свои спагетти? Ешь.

— Я ем, уже ем. А ты продолжай.

— А тебе не страшно?

— Сейчас нет. Будет страшно, когда я останусь дома одна. Или буду подниматься по темной лестнице подъезда: у нас там никогда не горят лампочки, а лифт постоянно ломается.

— Это плохо. Потому что никогда не знаешь, в какую минуту и где рядом с тобой окажется демон.

— Демон — это ты?

— Это то, что возникло внутри меня. Она какого-то черта бежала впереди меня. На ней были серые спортивные штаны и футболка, которые обтягивали ее с невероятной силой, словно гидрокостюм. Я бежал позади нее и рассматривал ее фигуру: у нее были отличные икры, подтянутые бедра, узкая талия, гладкая спина, классная попа… А еще у нее были длинные волосы, собранные в хвост на затылке. Он дергался