Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне все время казалось, что мужчины довольно неразговорчивые создания и не готовы делиться своей жизнью, особенно если выплывшие наружу факты выставят их в негативном свете. Но все оказалось совсем иначе: мужчинам есть что сказать, и они готовы поделиться этим.
Была ли готова услышать все это я? Каждая история сотнями маленьких ножек топталась по моей душе, оставляя там свои следы. Невольным образом мои рассказчики становились для меня близкими людьми. И я переживала за их будущее, мне было не все равно. Я размышляла над их словами по ночам, во время поездки в густо наполненном вагоне метро, глядя в монитор рабочего компьютера, наслаждаясь чаем с корицей…
Но если раньше мне казалось, что я с благородством Жанны д’Арк предоставляю себя мужчинам как слушателя и собеседника, как возможность исповедаться, то Паше удалось открыть мне глаза на себя с совершенно новой стороны. Оказалось, что я нуждалась в них так же сильно, как они нуждались во мне.
Я продолжала нагло бродить по мужским душам и отчаянно-пагубно ждала: кто-то из них должен был открыть мне мою собственную.
Мне было противно слушать историю про насилие, но в этот момент я вдруг осознала, что все мужские откровения стали частью моей истории и моя жизнь уже никогда не будет прежней. Паша стал той переломной чертой, глядя на которую мне предстояло решить — оставаться здесь или, перешагнув, посмотреть, что скрывается за ней. Осознавая, что впереди меня могут ждать еще менее приятные открытия. Осознавая, что с каждой новой историей мне придется отпускать все больше своих иллюзий. Я видела себя маленькой девочкой, которая нехотя разжимала пальчики и отпускала в воздух свои красивые воздушные шары. Они были совершенно очаровательны в небе, но — безнадежно пусты.
Я решила наконец-то повзрослеть.
С возращением за столик ко мне вернулась и моя уверенность. Я взяла себя в руки и попыталась вынырнуть из воспоминаний Паши на улицы дневного города.
— Все в порядке? — спросил он.
— Да. Продолжай.
— В общем, я понял, что сделал, уже на работе. Когда я закончил, она все еще плакала, а я надел штаны и ушел. Она только спросила: «Зачем ты это сделал?» — а я ответил: «Ничего особенного не случилось». И ушел. Только позже стало очень неприятно, гораздо неприятнее, чем накануне после ссоры с другом. Кстати, именно к нему я и пошел за советом. Он выслушал и предложить срочно взять отпуск и уехать куда-нибудь. Так я и поступил: в тот же вечер собрал вещи и уехал на две недели к двоюродному брату в другую страну. Вернулся — а тут все тихо. Ту девушку больше никогда не видел, ничего о ней не знаю, и в полицию она, судя по всему, заявления не подавала. Впрочем, я был уверен в этом: она меня не боялась ни до, ни после, когда я уходил. Тогда сильно отпустило, я уверил себя, что все прошло и надо жить дальше, забыв обо всем. Что действительно — ничего особенного не случилось. Через несколько месяцев женился по большой любви, а уже через год у меня родилась дочь. И в этот момент все только началось. Меня наказала не та девушка, а я сам: с каждым днем я все больше боюсь за свою жену и дочь. Это какая-то паранойя. Это плесень, которая, как паутина, каждый день поражает новые органы и не дает мне нормально жить. Когда моя дочь станет девушкой, способной разбудить в мужчине желание, я, наверное, задохнусь от этого страха.
Мы посмотрели друг на друга и без слов принялись доедать свои блюда. В моей голове все еще крутился Брайан Ферри и мысли о том, что страх за любимых людей — самый ужасный страх в мире. Паша тоже о чем-то размышлял.
— О чем ты думаешь? — спросила я.
— О том, что с тех пор ни разу ничего подобного со мной не случалось. Да, я много раз спонтанно возбуждался, много раз у меня в паху все болело от желания, но не так, чтобы взять и сделать. Это было черт-те что, а она просто оказалась рядом.
— Ты бы хотел узнать, что случилось дальше с той девушкой?
— Нет, — Паша отрицательно покрутил головой. — Боже упаси, нет. Зачем? Мне страшно узнать, что я каким-то образом повлиял на ее жизнь, уничтожил ее светлые мысли, ввел в депрессию, заставил уехать из города, превратил в лесбиянку или… еще того хуже…
— Что в ней зародилась жизнь?
— Это исключено: я изнасиловал ее, но сделал прерывание. И я все равно не хочу ничего знать о ней. Ничего не было.
Паша схватил бокал с коньяком и сделал большой глоток. Он закусил долькой лимона, сильно скривившись от потока кислоты. Я видела, как он постоянно сжимает и разжимает кулаки. Десять лет он хранил эти воспоминания на дне собственного «я», и теперь, когда они вылетали наружу, ему было больно.
— Да, я — трус. Но это так противно — каждый день смотреть на свое отражение в зеркале и думать об этом. Один-единственный шаг не туда, одна-единственная позволенная себе слабость, и все — я навсегда в своей одиночной камере пыток. Мне больше стыдно не за то, что я изнасиловал ее, а за то, что я потом скрылся. И скрываюсь до сих пор. Да, я — трус. Нас таких много.
— Причем здесь другие? Себя спаси. И отвечай за себя. Ты можешь найти ее.
— Не могу. Не могу. Вернуться для мужчины часто гораздо тяжелее, чем уйти.
Паша доверил мне свой самый искренний взгляд и не отпускал несколько минут. Мне показалось, что он просит у меня прощения от лица тех парней, которые когда-то поступили со мной похожим образом — исчезли.
Кусты — самая надежная крепость многих мужчин со дня сотворения мира.
И я поняла. Я вдруг так поняла, что даже рассмеялась. Мне было противно и рисково слушать эту историю, но она помогла мне простить мое прошлое. Однажды исчезнувший без слов мужчина наказывает себя на всю оставшуюся жизнь, а тебе лишь освобождает путь.
— Но знаешь, что меня удивляет больше всего?
— Не знаю.
— Больше всего меня удивляет то, что Бог после моего греха дал мне счастье любить и быть любимым, видеть, как улыбается моя дочь. Почему так?
— Время покажет, — я пожала плечами. — Но одно точно: Бог не ошибается.
Паша благодарно посмотрел
